Последние Каролинги

Говоров Александр Алексеевич

И так как все молчали, ожидая, что последует дальше, вестник протрубил снова и провозгласил:

— Пусть ваш предводитель, кто бы он ни был, подойдет к его милости графу.

Эд пробормотал:

— А у меня здесь даже нет коня, чтобы достойным образом предстать перед владетельным братцем!

8

Черный Конрад, возвышаясь на великолепном, золотистой масти скакуне, сжал бескровные губы и скосился в сторону Эда.

— Что за разбой ты здесь опять творишь, безумец?

Эд

молчал, пытаясь уловить взгляд графа. Взобравшийся за ним на кручу Роберт поторопился рассказать графу о крахе Гугона, о взятии Самура и победе на реке.

— Молчал бы ты! — остановил его Эд. — Победа не нуждается в оправданиях.

Ни один мускул не дрогнул на пергаментном лице графа. Застыли, как изваяния, его закованные в железо всадники. Вестник вновь протрубил и объявил, читая повеление в глазах сеньора:

— Пусть тот из вас, кто благородный франк, немедленно покинет землю, принадлежащую его милости графу. Тот же, кто язычник, а также франк-простолюдин, становится собственностью графа.

Эд удивился:

— Вот те раз! Язычники — мой трофей, так и быть, я тебе их дарю. Но франки!

— Почва делает рабом, — усмехнулся ему Конрад, и усмешка его была похожа на скрежет зубовный. — Разве ты забыл старинное право? Terra servi fecit.

Эд окинул взором строй всадников на внушительных конях и, пожав плечами, стал спускаться вниз.

— Это же только о землепашестве говорится! — закричал снизу седобородый старик из числа спасенных. — Протестуй, Эд! Требуй божьего суда!

— Суд божий! — радостно подхватил Роберт. — Слышишь, Эд? Пусть бог решит в священном поединке!

И спасенные, и освободители, и даже пленные в норманнских шлемах кричали: «Суд божий! Божий суд!» Только всадники графа Парижского хранили грозное молчание.

— Суд божий? — повернулся Эд к Конраду. — Я готов.

Черный граф медленно разлепил губы и сплюнул в сторону.

— Неужели ты думаешь, что мы с тобой будем сражаться? Все-таки, по господнему недосмотру, нас одна с тобою мать родила. Но уж если божий суд, да будет так. Вестник!

— Слушаю, ваша милость.

— Труби поединок. Гармарода здесь?

— Здесь, ваша милость.

Перед строем франков появился, ступая, словно огромный косолапый зверь, человечище, квадратные плечи которого казались нарочно приделанными к плоскому туловищу.

— Я Гармарода, ваша милость, — поклонился он графу, сверкнув медвежьими глазками из дремучей бороды.

— Это мой главный палач, — представил его Конрад. — Он у меня занимается крестьянскими делами, вот пусть по поводу крестьян и вершит божий суд. Кто желает с ним сразиться?

Эд, а с ним Роберт, близнецы, школяры, воины молчали. Принять бой с палачом — значит себя навек обесславить.

И Конрад засмеялся. Ухмыльнулись все его всадники. А из-за спины Эда вышел вперевалочку Винифрид.

— Ваши милости, вот он я… То есть я желаю.

— Малый! — не выдержал даже один из всадников

Конрада. — Куда ты? Он же знаешь каков? Быку однажды шею свернул!

Винифрид не отступал. Воины Эда его окружили. Подбежала и Азарика, теряя голову от волнения, однако он ее не узнал.

— Ладно, — сказал Эд графу, — мы принимаем твои условия. Но и ты прими наши — сражаться будут на веревке, вслепую.

Всадники образовали на поляне широкий круг. Противников расставили в трех шагах, соединив веревкой. Туго завязали глаза и роздали мечи. Граф махнул перчаткой, и поединок начался.

Гармарода сразу же пытался опрокинуть лучника весом, но Винифрид, поняв его намерение, уклонился. Палач едва сохранил равновесие, натянутая веревка его удержала. Тогда Гармарода стал усиленно махать мечом, и ему удалось задеть лучника, на лезвии сверкнули капли крови. Азарика позади Роберта опустилась на траву, зажмурилась в тоске.

— Опять кровь! Опять убийство! — Но вскоре по крикам зрителей она поняла, что дело обстоит не худо для Винифрида. Приподнявшись, она увидела, что кровь струей хлещет из шеи Гармароды, а лучник ловко уворачивается от его блистающего меча.

Граф Конрад потребовал, чтобы сражающиеся остановились — добросовестно ли завязаны глаза? Проверили, и поединок возобновился. Теперь палач, чувствуя, что силы иссякают, метался, насколько позволяла веревка. То пригибался, прислушиваясь к шагам противника, то, сделав ложный рывок, обрушивался в другую сторону. Винифрид буквально ускользал из-под его сплющенного носа.

И вдруг зрители ахнули. Гармарода сумел ухватить лучника за рукав и тянул к себе, а Винифрид тщетно пытался этот рукав отрезать мечом. Наконец он оказался в объятиях звероподобного противника, и последнее, что ему удалось, — дать подножку. Оба повалились.

Граф велел трубить отбой, и все кинулись к лежащим. Гармарода был мертв, на его волосатом лице застыло недоумение. Из-под его туши школяры извлекли Винифрида, живого, бледного как известка. Давая подножку, он ухитрился всадить меч в палача.

Торжество было неописуемым! Даже Черный Конрад скривился в улыбке и процедил Эду:

— Это все твоя дружина? Молодцы!

Эд подарил ему всех норманнов, и парижские всадники погнали их, как овец. Граф восхищался старым берсерком:

— Жилы что кремень! Я сделаю из него нового палача.

Стали спускаться под откос, чтобы плыть обратно в Самур.

— А где же Винифрид?

Его нашли лежащим на поляне, где вершился божий суд. Азарика приникла к его чешуйчатой груди и в теплой глубине еле различила биенье. Роберт указал ей — палач тоже успел садануть под броню. Азарика обмерла при виде страшной рваной раны, из которой сочилась кровь. Кинулась искать подорожник, мяту — одна теперь надежда на лекарское искусство Фортуната. Но подошел Эд, покачал головой и объявил, что сам отвезет храбреца к такому лекарю, который мертвых на ноги ставит.