Последний аккорд загадки
Шрифт:
— Нет, ну какая ж все-таки новая баба страшная у Стаса! Жуть какая. Совсем ниже плинтуса упал! В каком борделе он ее нашел то вообще? Фу.
Я внимательно смотрю на Юльку и не решаюсь ей сказать, что они с новой пассией собственно говоря - одно и то же лицо. Стас просто заменил более возрастную Юльку на девочку чуть моложе. Но точно такой же внешности. Я бы на месте подружки не особо расстроилась. В некотором плане это даже лестно. Помню, как вся гламурная Москва хохотала, разглядывая любовницу популярного ресторатора. Которая была точной копией его драгоценной и горячо любимой супруги. Только лет двадцать или двадцать пять назад. Вот это я понимаю, преданность одному, определенному образу! Прямо таки, практически "лебединая верность"
— Юлька, а что мы сейчас говорить то будем? — Представимся журналистами, не бойся, уже ж сто раз так делали, — машет на меня рукой подружка.
Юлька решительно нажимает на дверной звонок, дверь распахивается, и на пороге мы видим лысоватого мужичка, самой типичной еврейской наружности: темно-карие, почти черные, очень умные глаза, красивые очки в золотой оправе и чуть-чуть вывернутые наизнанку губы, довершали классический портрет россиянина еврейских кровей.
— Йом тов! — искаженный иврит "добрый день" выдается мною на полном автомате, и попадаю в точку.
— Шалом! — улыбается мужик и галантным жестом приглашает нас пройти в квартиру.
Мы с Юлькой проходим в холл, отделанный мрамором, и начинаем снимать обувь.
— Девочки, ну что вы! Что за колхоз? Никогда не видел, чтобы люди в Европе разувались, только у нас сохранилась эта дикая традиция...
Мы с Юлькой пожали плечами и потопали прямо в обуви по белоснежному полу. Думаю, что если бы господин продюсер хоть раз в жизни сам попробовал отдраить светлый мрамор, то обувь бы скидывал прямо в подъезде. Мы с Юлькой сели на красивой и светлой кухне, совмещенной с гостиной. Пространство было огромное, страшно представить, сколько тут метров в квартире вообще.
— Вы от тети Фимы, посылку из Тель-Авива передать? — Продюсер смотрит на большой пакет в руках Юльки, но та только сильнее прижимает его к груди. — Чай, кофе? — улыбается нам продюсер, и мне даже немного жаль расстраивать приятного мужчину.
— Нет, мы журналисты. Еврейская газета "Пуримшпиль". Меня зовут Ася Ливерц, и мы ведем журналистское расследование гибели вашего подопечного, Леонида Сталькова.
Кстати, фамилия Ливерц вполне могла бы быть моей настоящей. У меня ее носила прабабушка. Так что я считай почти и не соврала. Юльку я представлять не стала, но имя моей подружки интересовало продюсера сейчас меньше всего.
— А как вы в подъезд то попали, можно узнать? — с тяжелым вздохом спросил Евгений. — Я же сказал, никого из журналистов не пускать!
Я посмотрела на дядьку и почему-то совершенно честно рассказала про хитрость с проникновением на территорию его элитного ЖК.
— Молодцы! — восхитился продюсер. — А вот с управляющей компанией у меня будет серьезная беседа. Я за что плачу по пятьдесят тысяч в месяц, за охрану и ЖКХ?
— Да это вы, явно, переплатили, — хмыкаю я. — С таким же успехом можно было посадить полоумную консьержку-бабульку, но за пятнадцать тысяч в месяц, со всего подъезда.
— Это точно... — грустно улыбнулся продюсер.
— Вы пришли про убийство Лени поговорить? Хорошо... Вы знаете, девочки, мне кажется, там не все так просто, как кажется.
— Да куда уж проще то! — Не выдерживает и взрывается гневом, молчавшая до сих пор Юлька.
— У вас последнего в руках видели пистолет Шолохова! Вы человек не военный, вот и пульнули по неосторожности, а пуля отрикошетила и вошла прямо в сердце Леониду. Все понятно, убийство по неосторожности, думаю, это примет во внимание следствие... Но признаться надо, сами душу не хотите облегчить? Где пистолет?
Ого! Я с уважением смотрю на подружку. Умеет она, конечно, когда надо, проехаться танком по человеку. Может банкир Стасик был не так уж и не прав, когда поменял ее на более мягкий по характеру вариант? Ну с такой бабой как Юлька жить невозможно - локомотив. Не убьет, так покалечит любого мужика, который ей
Продюсер ничего не ответил, встал и, пройдя к окну, достал из кармана сигареты. Закурив и выпустив дым в окно, тихо сказал:
— Девочки, я не имею к смерти Лени никакого отношения. В конце концов, мне это не выгодно! Я что, ненормальный, убивать артиста, который мне приносит хороший, стабильный и регулярный доход? Я оглядываю квартиру и понимающе киваю. Но Юлька, видимо, еще не совсем отошла от встречи с "соперницей" и находилась в состоянии "боевой готовности".
— Так может вам денег столько отслюнявили, что вы и на убийство решились!
— Юлька не собирается сдаваться. Подружка хочет изо всех сил найти убийцу любимого певца.
Я мысленно схватилась за голову. Ну тут уже явный перебор! Кто ж так разговаривает с людьми? Особенно с теми, кто способен на убийство, пусть даже и в нашей теории. У Юльки видимо в запасе девять жизней, как у кошки. Но у меня-то нет!
— Нет. Это не я. Давайте поговорим просто, без записи. Я вам расскажу то, что знаю, а вы делайте выводы сами... Незадолго до гибели, Лене кто-то звонил и угрожал, причем неоднократно. Я сам был свидетелем такого разговора. Леня спросил: "Вы хотите войны? Пожалуйста!" Когда я пытался расспросить его, он от меня только отмахивался: "Сам решу!" Вот, решил...
Продюсер затягивается сигаретой и долго смотрит в окно. Потом поворачивается ко мне и говорит:
— Вы бы, фейгеле (иврит. Птичка), не лезли бы туда, ради бога!
Я внутренне вздрагиваю. Откуда мужику известно мое прозвище? Такое совсем нездоровое совпадение. Не простой дядька, ой явно не простой. Но собрав всю силу воли в кулак, решаюсь на вопрос.
— Извините, но это уже дело принципа. И если хотите - чести.
— У журналистов что, есть честь? — дяденька глумливо усмехнулся и затушил сигарету в поставленную на подоконнике пепельницу. Я решила полностью проигнорировать этот вполне законный вопрос и спросила.
— Почему у вас в руках оказался наган Шолохова? И куда он потом делся? Евгений подумал и начал рассказ: на тот концерт, они с Леонидом попали совершенно случайно, по графику они должны были готовиться перед большим концертом в Сочи. Но тут позвонили «сверху», и группе пришлось резко поменять свои планы. Продюсер вообще был против этого концерта и считал участие своего артиста в «сборной солянке» дурным тоном. Но, как говорится, пришлось. Приехав на место выступления с утра и уладив все технические моменты, Женя сел спокойно покурить в гримерке Сталькова. Это, конечно же, было строго запрещено, но администрация концертного зала всегда стандартно закрывала глаза на мелкие «шалости» именитых артистов и их продюсеров. Ничего не разгромили, и ладно. Как только Евгений немного успокоился и повеселел, в гримерку ворвалась наглая дама. Это была концертный директор певицы Элизы. Слово «певица» Евгений произнес с особым пренебрежением. Наглая, темноволосая дама в ярком макияже и вызывающей одежде, тоном, не терпящим возражений, заявила, что ее подопечная не успевает накраситься к выходу и требует поменяться местами с Леонидом. Леня, как человек в целом очень добрый и неконфликтный, сразу же согласился. Но тут «ударило» самому Евгению. Подскочив со стула, он понесся в гримерку Элизы, где встретил не менее взвинченного телохранителя, или, если быть точнее, любовника певицы. Разговор прошел на повышенных тонах, Евгений вышел из гримерки злой, как черт. Ему, заслуженному и именитому продюсеру, взлетевшему со своим подопечным на вершину звездного олимпа, раздает команды какой-то мелкий дилетант из девяностых. Плюс, еврейская кровь — достаточно горячая штука, это только так кажется, что евреи народ мирный. Ни разу. Это упрямые и необычайно вспыльчивые люди, готовые чуть что сразу лезть в драку. Я — то знаю, сама такая же. Женя тоже был не исключением. Хлопнув дверью, он быстро идет в сторону своей гримерки, за ним вслед бежит с бешеными глазами Шолохов.