Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Собака дикая! Неймется ему с двух колотушек, еще счастья пытать хочет! Залижет раны и вновь к Кош-Яику присунется втесную, в надежде не саблей, так голодом уморить нас!
А у Матвея под хлесткими потоками дождя в памяти снова всплыло другое, недавно, казалось, пережитое видение: темный бурлящий Иртыш, порывистый ураганный ветер с ливнем, орущие, ощетиненные копьями и саблями толпы татар, которые из тьмы ночи навалились на сотню уставших, полусонных казаков атамана Ермака. В ушах, вперемешку с шумом водяных потоков о листву деревьев, в который раз вновь зазвенела сталь, слышались крики воинов хана Кучума, крики проснувшихся казаков, которые, вскидываясь с мокрого ложа, бросались
— Богдан, давай-ка мы нынче устроим добрые поминки по атаману Ермаку Тимофеевичу, а? — вслух прервал тяжкое воспоминание Матвей. Он смахнул с лица дождевой поток, шрам от татарской стрелы над левым глазом, показалось, опять заныл тупой болью.
Барбоша повернулся к нему, с удивлением посмотрел на мокрого под плащом товарища и хрипловатым голосом спросил, предварительно мазнув шершавой ладонью по глазам, усам и короткой полуседой бороде:
— Ты о каких поминках молвил, Матвей? Аль я ослышался? Ведь годовщина с его гибели уже была нами отмечена.
— Нет, Богдан, я говорю не о застолье, — ответил Матвей, и голос его с каждым словом обретал все б'oльшую уверенность. — Помнишь, я сказывал вам о последнем сражении с ханом Кучумом на Вагайском острове, когда татары напали на наш стан такоже ночью в сильную бурю! А что может помешать нам нынче навалиться всем нашим войском на князь-хана? Ночь входит в силу, гроза крепчает с каждой минутой, самое время еще разок попытать счастья в хорошей драке, тем паче, что внезапность будет на нашей стороне! Ты как думаешь, Богдан? Рискнем? Ежели получится задумка, хан Урус получит хоро-оший удар ослопом по зубам! Решайся, атаман! Иного случая может более и не быть!
Атаман Барбоша от удивления даже рот раскрыл — ему и в голову не приходило воспользоваться такой жуткой непогодой для отчаянной вылазки, второй за день! Но он все же решил довериться ратному опыту бывалого атамана. Оговорив план, они тут же приступили к его исполнению. В наступивших густых сумерках, укрытые потоками непрерывного дождя, казаки перегнали несколько судов в правую протоку Яика, положили на них сходни и две сотни конных казаков во главе с Матвеем Мещеряком, удерживая пугающихся коней под уздцы, сошли на берег. Следом за ними четыре сотни пеших казаков во главе с Богданом Барбошей покинули Кош-Яик и, укрывая пищали от дождя, чтобы не намочить затравочный порох на полочках замков, приречными кустами, в полном безмолвии, крадучись, поспешным шагом двинулись вверх по берегу Яика и буквально через несколько минут пропали во тьме, а шум ливня и вовсе заглушил осторожные шаги казацкого отряда.
— Ортюха, Тимоха, разберитесь в своих сотнях и двумя колоннами следом за мной, не путаясь в рядах, — негромко приказал Матвей Мещеряк, едва пешие казаки Барбоши исчезли из вида. — И чтоб ни единого слова громко, переговариваться только ухо в ухо!
Есаулы распорядились и первыми последовали за атаманом, который хорошо знакомой опушкой повел конный отряд на север, чтобы миновать открытую степь незамеченными, если ради бережения ногайский предводитель Араслан выставил в сторону Кош-Яика караульные дозоры. Шли легкой рысью, отсыревшая земля глушила конский топот, высокий бурьян согнулся под тугими водяными струями и порывами резкого восточного ветра.
«Хорошо, что ветер нам встречь, дозорцы и вовсе не услышат наших коней, ежели какой и всхрапнет во тьме. Да там и свои кони под дождем, верно, то и дело всхрапывают… Ну вот, думалось мне, что не скоро сызнова принужден буду идти на сражение ради того, чтобы сберечь мужа Марфушке и отца будущему сыну, ан всего день прошел, и я с казаками у порога смерти. Марфушка, молись за меня господу, в руках у него наше счастье…» — Матвей предавался нерадостным мыслям, но постоянно поглядывал влево на опушку леса. Он ожидал появления приметного невысокого холма в полутора верстах от реки, после которого можно будет сворачивать на восток и двигаться в сторону ногайского стана, обойдя его с северной стороны.
— О-о, дьявол тебя побери! — ругнулся рядом с Матвеем Ортюха, когда с грозового неба вместе с дождем неожиданно посыпал град величиной с крупную фасоль. Казаки, чертыхаясь, поневоле нахлобучили бараньи шапки на лицо так, что глаза еле-еле выглядывали из-под нависшего над бровями шерстяного ворса.
— Отменно, — заметил Тимоха Приемыш, сам наклонив голову вперед, чтобы градинки не секли широкое рябое лицо. — Теперь и караульным ногаям дай бог себя укрыть от града, а не то чтобы за степью доглядывать! Ну и погодка выдалась, атаман! Как поговаривал старый мой дед, зимой приезжая из леса: «Везет мне, господи, моей мерзлой роже да еще и метель в глаза!»
Дождь с градом шел волнами, словно на небе кто-то огромный и широкий, расставив могучие ноги с одного края темной непроглядной тучи до другого, из большого ведра большими пригоршнями швырял эту промозглую смесь воды и льда на головы людей, коней и поникшего почти до земли степного бурьяна.
— Матвей, кажись, вот и приметный холм, — окликнул атамана Ортюха. — Поворачиваем?
Матвей оглядел, насколько это было возможно во мраке, отлогий склон холма, два высоких на его вершине ветвистых дуба и, не останавливая коня, повернул на восток.
— Как там терпят непогоду наши казаки с атаманом Богданом? — негромко проворчал Ортюха, пятками понукая коня идти вперед, навстречу дождю и граду. — Тяжко, должно, брести пеши по расквашенной земле.
— Твоя правда, Ортюха, коням и то трудно, хотя и на четырех ногах! — отозвался вместо Матвея Тимоха Приемыш. — Теперь сидеть бы в протопленной хате на теплой печи да грызть тыквенные семечки, а шелуху на пол сверху сплевывать!
Матвей негромко засмеялся, представив себе — бородатые и усатые головы, свешенные с печи. Не забывая беречь лицо от хлестких ударов ледяных кусочков, сказал с надеждой в голосе:
— Вот угоним хана Уруса подальше в степи от Яика, разведем огороды, тогда и тыкву по весне посадим, чтобы было у нас в зиму довольно тыквенных семечек, а пока… пока нас, братцы, сеча ждет. Жаркая, как растопленная печь преисподней, где кочергами шуруют верткие анчутки! [30] Поспешим, есаулы, дело не завершено!
Конные сотни казаков, оказавшись на степном просторе, пошли легкой рысью встречь восточному ветру. Град прошел полосой, но дождь продолжался с неменьшей силой, и когда всадники достигли опушки восточного леса, водяные потоки сошли почти на нет, и только с листьев высоких деревьев, под кронами которых укрылись казаки от зорких глаз степняков, при каждом порыве ветра на их головы и спины продолжали сыпаться крупные капли. Матвей поднял голову, внимательно всматриваясь в темную грозовую тучу, нижние слои которой, гонимые ветром, быстро скользили низко над землей, уносясь на запад, к берегам Волги. Через полчаса в разрывах этого черного покрывала начали появляться светлые пятна, изредка мелькали робкие предрассветные звезды, а когда чуть-чуть зарозовели верхушки словно кем-то на небе выжатых от воды облаков, Мещеряк тихо сказал есаулам:
30
Анчутки — чертенята.