Последний атаман Ермака

Буртовой Владимир Иванович

Тимоха Приемыш, будучи в старших над караульщиками, не раз посмеивался в светлые усы, щурил крупные, навыкате ярко-синие глаза. Добродушное рябое лицо было спокойным, когда смотрел на дерзких всадников и вздыхал:

— Не торопись, кума, в лес по ягоды, еще цветочки не отцвели! Верую, не век нам сидеть за частоколом, придет час — выйдем и мы в поле. Тогда и поглядим, чье плечо крепче, чья сабля проворнее!

На исходе первой недели после ногайского приступа с огневым приметом, дозорные казаки с вершины осокоря у главных ворот приметили необычное движение в стане князь-хана Араслана. Было довольно рано — солнце только что поднялось над дальними увалами и осветило лес, степь и Кош-Яик, над которым густо задымили костры:

кашевары занялись своим делом. К каналу погнали поить коней, чтобы потом туда же пригнать овец, часть из которых уже принуждены были пустить под нож. Коров пока берегли ради молока ребятишкам и масла, которое пахтали сами и подкладывали в кашу. Вызванные на помост оба атамана не без удивления смотрели на суету, которая творилась в ногайском войске. Вскоре к берегу Яика, с заступами и кирками в руках, приблизилась большая, до сотни человек, толпа в сопровождении конных воинов. Работные люди в поношенных с прорехами халатах, остановились на невысоком бугре саженях в ста от обрыва, вытянулись в линию и принялись копать землю, выбрасывая ее в сторону Яика, делая как бы невысокий вал для защиты от казацких пуль.

— Не доходит до моего ума пока что, — удивлялся атаман Барбоша, по привычке в минуту сомнения почесывая ногтем крупный с горбинкой нос. Его серые глаза внимательно следили за странными действиями степняков. — Может, для лучников канаву роют, чтобы из нее, укрывшись, в нашу сторону пускать стрелы?

— Пользы им будет грош от такой стрельбы — далековато, — усомнился в таком предположении Матвей Мещеряк, в недоумении пощипывая темно-русую бородку. — Трясца их матери, чтоб весело жилось! — Может, роют канаву для всякой дохлятины, а в нашу сторону ветром вонь будет нести?

— С них станется, — буркнул есаул Митроха Клык. Лицо, когда-то покусанное собаками, было злым. Он снял с облысевшей головы суконную шапку, перекрестился, — Довелось как-то мне от знакомых стрельцов слышать, что при осаде Пскова литовцы убитых на вылазке наших людей не хоронили, а стаскивали к нашему валу и бросали в ров вместе с убитыми лошадьми. Было это в жару несносную, из рва такая вонь шла, что без мокрой повязки караульщикам и дышать было невмоготу!

— Да-а, пакостных людишек не всей земле полно! Поглядим, что удумал многоопытный князь-хан на этот раз. Стрелять в оборванных работных людишек негоже, видно, что подневольные, коль стража за спиной стоит — побьем этих — других пригонят! — решил атаман Барбоша. — Но томно мне на сердце: не зря роет канаву князь-хан, ох не зря! Да делать нечего, подождем, когда объявится его замысел. С переднего крыльца отказ — милости просим заходить с заднего! Так что ли думает князь-хан? Не-ет, и на заднем крыльце получишь сапогом в рыльце!

Замысел ногайского князь-хана объявился той же ночью. Когда плотные серые тучи закрыли небо, и непроглядная тьма окутала степь, лес и притихший Яик, на песчаный берег острова из речной воды на четвереньках выполз неведомо откуда взявшийся человек и быстро-быстро пополз к частоколу. Караульные казаки приметили его и окликнули негромко, опасаясь ногайских подлазчиков в приречных кустах, которые могли стрелой свалить незнакомца:

— Эй, человече, кто ты и куда ползешь, будто очумевший рак из воды на сушу?

— Ой, братцы-ы! Примите меня скоренько. Боюсь, нехристи арканом ухватят и к себе сволокут! Вторую ночь сплавом к вам пробираюсь! — откликнулся мокрый пловец, стоя на коленях перед частоколом и боязливо озираясь то на один, то на другой берег.

Казаки подсказали ему, где под частоколом прорыт водопойный канал, и через десять минут странный незнакомец сидел в избе Матвея Мещеряка перед удивленными атаманами и поеживался из-за мокрой одежды. Из рук Матвея принял кружку, наполовину налитую водкой и, не переведя дух, выпил. С восторгом выдохнул:

— Славно! Аки теплый ангел вошел в тело, в воде застуженное! — еще раз крякнул. Худощавое

лицо, лоб с залысинами, длинные до плеч рыжеватые волосы и скромная бородка с усами под широким носом выдавали в нем человека приказного, а не ратного или промысловика на дикого зверя.

— Марфуша, подай гостю сухую пару исподнего да мой кафтан. Негоже ему и далее мокреть, человек же, не сом с усом из-под речной коряги, — попросил Матвей жену, и когда, смущаясь, гость облачился в сухое, атаман Барбоша, насупив черные густые брови, показывая, что первую милость они гостю оказали, приступил к расспросу:

— Теперь сказывай, гость речной, кто ты и с чем пожаловал на Кош-Яик? И упаси бог тебе налимом вертеться, пытаясь обмануть казаков! Не изверги мы, но коль уличим во лжи — до Хвалынского моря пеши по дну Яика пойдешь, портки снизу бечевой перетянем и песочку до пупка насыплем, чтоб не всплыл к свету божьему!

— Упаси меня бог, атаманы! Нешто не православный я, чтоб супротив своих зло умысливать? — ответил гость, перекрестился трижды, скосив глаза на икону в правом углу, серебряный оклад которой поблескивал от огонька медной лампадки, подвешенной к потолку на четырех цепочках из медных колечек.

— Ха! — скептически выдохнул атаман Богдан и покривил жесткие губы. — Ведомо нам, что царь Федор Иванович куда как набожен, ни единой службы не пропустит, а указ к ногаям прислал со своим послом Ивашкой Хлоповым, чтоб нас, людей православных, будто бешеных волков по степи гонять, ловить, а изловив, нещадно побивать и вешать! Может статься, что из Самары к хану Урусу уже отправлены в подмогу стрельцы с пушками, а ты подсмотрщиком к нам пролез силу казацкую выведать, а? Ну, сказывай теперь, мои резоны недоверия ты выслушал. Да еще раз упреждаю — говори без утайки, будто перед святым Петром стоя у врат рая!

Гость еще раз побожился, что прибыл в стан казаков с полезными для них вестями.

— По крещении имя мое — Филимон, Степанов сын, а прозвище по посаду — Рубищев. Приписан к государеву посольству при посланце Иване Хлопове, о котором вам уже ведомо от вашего казака Митяя со товарищами. В мою бытность рядом с посланцем Иван Хлопов отдавал щекастому казаку список с государевого указа, чтоб вас, казаков, изводить под корень, где только представится таковая возможность. И все-таки в устрашение ногаям и дабы предостеречь их от мысли совокупиться с сибирскими альбо с крымскими татарами для совместного набега на Русь, думается мне, царь и великий князь Федор Иванович не прочь бы иметь на такой случай крепкую казацкую заставу под боком у хана Уруса. Ведь были уже случаи, когда к вам приезжали царевы посланцы с просьбой постращать ногаев. И вы делали это весьма славно! — Филимон Рубищев хитро улыбнулся, обнажая мелкие частые зубы.

— Ka-ак же! Царь Иван Васильевич тогда сла-авно вознаградил казаков! Не пожадничал мыла да пеньковой веревочки! — не удержался от злого напоминания атаман Барбоша, и от вспыхнувшего в душе гнева недобро сузились серые колючие глаза, словно и этот приказной человечишко был повинен в царской неблагодарности по отношению к казакам.

— Тяжкие времена тогда были для Руси, — пытался, оправдать поступок царя Филимон, поглаживая подсыхающую бородку. — И в подтверждение моих слов, что царю и великому князю Федору Ивановичу не худо было бы держать в страхе ногайскую орду, дабы он не посылал воинов в подмогу сибирскому хану Кучуму, и повелел мне государев посланец Иван Хлопов тайно покинуть становище хана Уруса и со всяким бережением пробираться к вам, атаманы, с известием, что к ногаям прибыли от крымского хана умельцы огненного боя с рушницами, числом не менее двух сотен человек, дабы палить из рушниц по казакам. А посла Ивана Хлопова хан Урус не отпускает на Москву, ждет добрых вестей от князь-хана Араслана о побитии казацкого войска. И в том хана Уруса настоятельно уговаривают его ближние мурзы Кочкар Имильдеш, Шиди-Ахмед да Ур-Магамед.