Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Ортюха, Тимоха, передайте по цепочке — повернуться всем вправо и двумя линиями, не путаясь между собой, шагах в двадцати одна линия от другой, ползем к окопу. Не приведи бог кому чихнуть или брякнуть саблей о пищаль — вскинутся ногаи, за оружие схватятся, быть большому урону!
На локтях, с пищалями в правой руке, казаки поползли в сторону Яика, и когда до спящего стана осталось не более тридцати шагов, опасаясь, что караульные услышат шелест сминаемой казаками травы, особенно жесткой пахучей полыни, и поднимут тревогу, атаман Мещеряк встал во весь рост и с саблей в руках громко скомандовал:
— За Русь! Бего-ом, казаки-и, круши вражью силу!
Казаки, словно привидения
— Не упуска-ай! — кричал Ортюха, заметив, что тот или иной татарин с перепугу прыгал в окоп, пытаясь искать там спасение в темноте. — Хватайте их пищали! Не оставляйте ни одной! — Ортюха приметил есаула Шацкого, который, погромив охрану у костров, спешил к окопу с южной стороны, прокричал ему: — Нечай, прощупайте весь окоп, может, кто живой притаился!
Казаки в считанные минуты разметали татарские шатры, побрали рухлядь, которая могла сгодиться в Кош-Яике, разбросали костры и в наступившей темноте, под прикрытием сотни казаков есаула Тимохи Приемыша, начали поспешно отходить к берегу Яика, где есаулы Никита Ус и Митроха Клык успели поставить большие струги борт к борту и кинуть на берег широкие сходни.
Разбуженный коротким боем и отчаянными криками застигнутых врасплох татарских стрельцов, князь-хан Араслан пытался было бросить в погоню за казаками воинов, но первые из них были встречены пищальным боем казаков Матвея Мещеряка, который повернул обе сотни лицом на север и, пятясь, отходил, прикрывая казаков Богдана Барбоши. Те уходили к переправе, унося с собой две сотни татарских пищалей, сделанных в мастерских французских городов и купленных турецким султаном за немалые золотые монеты для своего вассала, крымского хана. Впереди отступающих казаков прогнали через крепостные ворота более полусотни пленников.
— Тимоха, палите по ногаям десятками! — командовал Матвей Мещеряк. — Отстреляв, отбегайте за спину казакам Ортюхи, на ходу заряжайте свои пищали!
Короткие, в десять пищалей залпы били по нестройно набегающим ногайским воинам и, хотя по темному времени прицелиться было довольно трудно, но стрельба дала свой результат — степняки, неся урон убитыми и ранеными от беспрерывной пальбы со стороны отступающих казаков, вскоре прекратили бесполезное преследование и отошли за линию окопа, пытаясь вновь развести полузатушенные костры и отыскать среди лежащих на земле и в окопе живых…
— Победа, казаки! — ликуя, громко прокричал Матвей Мещеряк, когда обе его сотни подошли к берегу, где казаки Богдана Барбоши уже заканчивали переправу на остров. — Победа! И славная! Не по одной шкурке со стенных баранов сняли, разжились малость! Несите бережно пораненных, им помощь
Казаки осторожно помогли спуститься с обрыва более чем десятку раненых стрелами товарищей — все же караульные ногаи успели схватиться за луки и выпустить в упор по набегающим казакам до полусотни стрел, поразив насмерть четверых. Когда последний казак очутился на острове, Богдан Барбоша повелел разобрать помосты между стругами и отвести суда к стоянке, где уже были привязаны возвращенные на место челны и струги, на которых уходили с острова казаки Мещеряка.
Атаманы, сойдясь в воротах, крепко обнялись, поздравляя друг друга с победой, взятой малой кровью лихим ночным налетом.
— Славно, Матвей, славно у тебя получилось! — радовался атаман Барбоша, потряхивая Матвея обеими руками за крутые плечи. — Вижу, хороший опыт получил ты в сибирском походе!
— Добрый учитель был у меня, Богдан. Атаман Ермак Тимофеевич двадцать лет воевал с крымцами в южных степях. Потом с поляками да литовцами на западных рубежах бился не один год, — ответил Матвей, добрым словом помянув старшего войскового атамана. — Поглядим теперь, чем ответит князь-хан на нашу вылазку. А мы вон как татарскими рушницами усилились, новыми, в европейских странах сделанными. Да и наш царь тамо пищали покупает, своих мало делают. Думаю, что и вовсе не отважится теперь князь-хан приступить к городку с боем!
— Да-а, мало вероятности, — усмехнулся на эти слова Богдан Барбоша, — что хватит у него отваги еще раз пойти приступом на Кош-Яик, твоя правда. — А сам с тревогой поднял взор к небу — в блеклом свете наступающего утра с востока надвигалась темная грозовая туча. — Быть скорому дождю. Надо повелеть казакам готовить ранний завтрак, а то под дождем костра не распалить, коль на головы начнет хлестать, когда разверзнутся хляби небесные, как поговаривает наш старец Еремей. Поспешим по избам, вона ваши женушки у дерева прижались, вас с Ортюхой да Митяем дожидаются! — И он легким толчком в спину подтолкнул Матвея. Обгоняя атамана, к женщинам широкими шагами спешил улыбающийся Ортюха. Он издали раскинул длинные руки, показывая, что жив-здоров и готов обнять свою несравненную княжну Зульфию.
Марфа, не стесняясь казаков, обняла Матвея и крепко поцеловала, а в глазах метались искорки недавнего страха за мужа.
— Живо-ой, Матюша, живой! — голову склонила мужу на влажный от росы кафтан напротив сердца.
— И на сей раз, Марфушка, господь отвел от меня роковую стрелу, жив с ратного поля возвратился! — А про себя с тревогой подумал: «На сей раз отвел от меня господь стрелу, но в другой раз… И что будет тогда с Марфушей? С малым чадом, которому по весне на свет божий придет пера появляться? Как сохранить себя для них, ведь я — атаман, и негоже мне в сече прятаться за спины казаков! Господи, вразуми и наставь на путь истинный, а я покудова постараюсь не рисковать без надобности единственной головушкой, хотя и новая битва, вижу, не за горами…»
Непогода, вопреки ожиданиям, разразилась ближе к вечеру. Ногайская орда, потрясенная дерзкой вылазкой казаков, большими потерями ратных людей и тем, что лишились возможной огневой поддержки в новом приступе к казацкому городку, отошла на восток к дальнему лесу и там, едва успев разбить стан, попала под шквалистый проливной дождь.
Атаманы в этот сумеречный час стояли на помосте частокола и наблюдали за отходом ногайского князь-хана. Когда степняки, против надежды атаманов, не двинулись через лесные прогалы, чтобы вовсе покинуть здешние степи, а остановились на ночлег, Богдан Барбоша зло выругался, нахмурил густые брови и сплюнул за частокол.