Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Зульфия страшится, что рожать нам придется зимой в избенке с худой печкой… А ну как ее младенец застудится да помрет? Ортюха так ждет сына, едва не каждый день спрашивает княжну, скоро ли казачок явится пред его очи. Да и Маняша, оказывается, не праздна, месяца два как поняла, что ждать им с Митяем наследника ежели не богатого имения за ратную службу, то отцовской казацкой славы…
«Надо же, — заволновался Матвей, забираясь под теплое верблюжьей шерсти одеяло, взятое после разгрома ногайского войска в одной из кибиток. — О Зульфие говорит, а своей такой же тревоги не выказывает! Права ты, Марфуша, рожать вам надобно в теплых избах, а потому…» — он не стал додумывать до конца мысль, решив принять окончательное решение завтра, в зависимости от того, что скажут его товарищи по сибирскому походу. Где будет их больше, там быть и их атаману.
— Вместе
Караульный казак у войсковой избы ударил молотком в медное било сразу же, как только казаки закончили ранний завтрак. Опоясавшись оружием, стар и млад собрались на небольшой поляне перед крыльцом, тесно сбились, чтобы не пропустить какого важного слова, сказанного стрелецким головой, а тем паче своими атаманами. Богдан Барбоша, Матвей Мещеряк и Симеон Кольцов вышли на крыльцо под навес, сняли шапки и почти разом отбили поклоны войсковому кругу. Казаки ответили им таким же поклоном, надели шапки и стали ждать первого слова, понимая, что в этот час решается их будущая судьба.
— Читай государеву грамоту, стрелецкий голова, — обратился Богдан Барбоша к Симеону Кольцову. — А мы свое решение скажем опосля. И большой таракан не мерину чета, так и простой атаман не ровня царю московскому, чтоб прежде его рот открывать перед народом, — добавил Богдан, желая шуткой снять невольное напряжение, повисшее над Кош-Яиком. Казаки заулыбались, а кто-то из гущи войска бросил злую реплику:
— Не скажи, атаман! Таракан, ежели он в силе пребывает, легко обскакает полудохлого мерина! Аль сбрехал я, казаки?
Реплику поняли — всем было ведомо, что царь Федор Иванович в слабом здравии и большую часть времени проводит за молитвами, почти не вникая в дела государственные.
Стрелецкий голова сделал вид, что не понял истинного смысла ехидной выходки, развернул государеву грамоту и начал читать неспешно, стараясь по возможности четко выговаривать каждое слово, а основную часть грамоты, где писано, что кто из казаков виноваты были государю, то государь за их службу пожалует, велит вины их им отдать, а вы бы, атаманы и казаки, шли бы на мою государеву службу за Мурат-Киреем царевичем в Астрахань, а из Астрахани на Терку. А писана сия государева грамота сентября в одиннадцатый день. Он прочитал дважды, свернул грамоту, на которой висела на красной шелковой нити государева печать в сургуче.
— Говори ты, атаман Богдан, каково твое слово, ты старший! — сказал Матвей, заранее зная, какое решение примет бывалый предводитель казацкой вольницы. И он не ошибся. Богдан Барбоша поклонился, внимательным взглядом осмотрел войсковой круг и громко заговорил, обращаясь к притихшим казакам — слышно лишь было, как в густых вершинах деревьев, разукрашенных уже яркими оранжевыми листьями, громко кричали вороны, словно и они решали, оставаться им на берегах Яика или собираться вслед за перелетными; братьями в теплые южные земли…
— Браты-казаки, и вы, бывалые есаулы! Не в первый раз шлют к нам свои государевы грамоты — до сей поры царь Иван Васильевич, а теперь вот и царь Федор Иванович и его Боярская дума, призывая на государеву службу! И мы верно служили родной земле, клали головы в сечах с крымскими татарами под Москвой и на южном порубежье, и против поляков и литвы на западных окраинах! Но как только надобность в наших саблях пропадала, о казаках забывали царь и бояре, жалованье не платили, свинцом и порохом не снабжали, хлеб и тот не велено было продавать казакам! И мы вновь вынуждены были добывать себе пропитание в сечах с теми же татарами да ногаями. Но вот по жалобам наших недругов Боярская дума тут же объявляла нас ворами и разбойниками, наших посланцев с вестями о погроме ногайских разбойных отрядов казнили на глазах тех же ногайских мурз к великой их злой радости! И ныне царь призывает нас к себе, хочет поставить наши сотни на терских рубежах супротив крымского хана! Ну, скажем, побьем мы крепко татарские ватаги, а вот какова награда за службу будет нам — неведомо даже господу богу!.. Я остаюсь на Яике — таково мое решение, потому как нет у меня веры к государевым грамотам: раз обжегся на молоке, и на ледяную воду дуть научишься! А вы думайте, потому как вам выбор делать! — И не взывая к казакам с увещеванием остаться с ним в Кош-Яике, чтобы не оказывать давления на их собственный выбор, атаман Богдан Барбоша еще раз поклонился войску и сделал шаг назад.
— Говори ты, атаман Матвей! С тобой пришли многие славные казаки и есаулы, им важно знать, что ты думаешь о своей и о их будущей жизни!
Матвей Мещеряк пересилил невольное волнение в душе, выступил вперед, поклонился ратным товарищам и заговорил с глубокой уверенностью, что в данную минуту совершает правильный поступок, от которого зависит не только его будущее, но и будущее многих его соратников.
И не хотелось думать, что и на этот раз он будет обманут московскими боярами, как был обманут атаман Ермак Тимофеевич после окончания польской войны, как были обмануты казаки, побившие ногайских мурз, возвращавшихся к себе после набега на русские окраины… «Неужто не обретем мы покой себе и нашим семьям, чтоб не бегать по Руси затравленными зайцами, уворачиваясь от хватких зубов лисицы или голодного волка?» — подумалось Матвею перед первым его словом к казакам.
— Братья и друзья мои верные! В трудные времена для Руси мы всегда думали о том, чтобы уберечь родную землю, русских баб и мужиков от позорного плена в татарской неволе! И шла мы на сечу не потому, что царь обещал нам жалованье и волю, которой у нас и без него было довольно в просторной степи! А шли мы на сечу потому, что в первую голову думали о родных и близких, которых надо уберечь от татарской сабли или аркана, а девиц наших от позорного насилия! Так было под Молодечиной, так было в Сибири, когда мы громили хана Кучума. И здесь, на Яике, совсем недавно мы с вами так крепко побили хана Уруса, что надолго отвадили жадных до русского полона мурз от воровских набегов на наши окраины! Но есть нужда у Руси в наших саблях и крепких руках, чтобы стать на Терском рубеже, откуда угрожать крымскому хану и отваживать татар от попыток нападать на южное порубежье. Я хочу, чтобы злославный Татарский шлях, обильно политый кровью и слезами русских мужиков, баб и девиц, навсегда порос бурьяном, чтобы копыта татарских коней не топтали поля русских мужиков! Но и те, кто останется на Яике стоять против ногайских мурз, и те, кто пойдет со мной на терский рубеж супротив крымцев, будут служить не Боярской думе, но Руси и русскому мужику! — Матвей сделал небольшую паузу, скупо улыбнулся, видя нахмуренные лица казаков и то, как их пальцы крепко мнут в раздумье снятые шапки. Добавил к сказанному прежде: — Думаю я, братцы, что года два-три хан Урус будет сидеть смирно и на Русь не отважится идти набегами. Мы же тем временем окоротим руки и ноги крымским татарам. А там поглядим, как наша служба государю покажется, да какими щедротами он нас пожалует за службу. Худо поднесет нам угощение, так мы сызнова вспомним дорогу на Яик к братьям, кого с атаманом Богданом оставляем здесь… не навсегда! — Матвей поклонился войсковому кругу и отошел в сторону.
Барбоша снова выступил вперед со словами:
— День вам на раздумья, казаки. Кто останется, тому сидеть на острове, кто пойдет с атаманом Мещеряком, тому собираться в дорогу, сумки сложить, харчем запастись да коня подковать новыми подковами. А старики, которые с вами пойдут, пущай из общего стада отберут овец покрепче, коров дойных да табун коней, чтоб было на ком новые пашни под Самарой пахать. Любо вам такое решение, братцы-казаки?
Войсковой круг поклонился атаманам, дружно выговорил: «Любо!» Обсуждая между собой услышанное от атаманов, расходились, кто приняв уже решение, а кто, как одинокий колос на ветру, еще колебался в раздумье, выслушивая от товарищей разные предложения: кто советовал идти на терский рубеж, а кто уговаривал остаться здесь, на обжитом острове.
Марфа с родителем Наумом на войсковом круге не были, потому встретили Матвея у крыльца избенки немыми взглядами, спрашивая, каково решение приняли казаки.
— Не тревожься, Марфуша, — Матвей нежно обнял жену за плечи, — рожать будешь в Самаре. Отыщем тебе наилучшую бабку повитуху, избу теплую поставим вам с Зульфией и Маняшей. И пока мы с Ортюхой да Митяем будем нести ратную службу вдали от вас, вы спокойно родите нам трех горластых казачат. В помощь вам останется родитель Наум. Думаю, около Самары зверья и рыбы всякой вдоволь, бедовать не придется, тем паче, что тамошние места вам уже хорошо знакомы по прежнему житью промыслом. Не так ли, Наум?