Последний бросок на запад
Шрифт:
Но сколько ни успокаивал себя пленник этой мыслью, ему все равно не спалось. Предчувствие скорой беды торжествовало над всем остальным и заставляло прислушиваться к каждому шороху, к каждому звуку.
Кто-то пробежал под окном. Наверное, часовой, которого только что сменили, торопился залезть под одеяло, чтобы наконец отоспаться. А шаги за дверью все те же — с легким пришаркиванием на разворотах. Значит, этого еще не сменили… Скоро придут.
Дима приподнялся на локте, посмотрел сперва на Новака, затем — на Петко и старика.
Никто из сокамерников еще
Тоже, наверное, лежит ловит каждый шорох и ждет, что вот-вот придут и скажут, что пора, подумал Емельянов. Теперь общая судьба позволяла Диме увидеть в этом человеке не только врага и соперника.
«Не у одного меня предчувствие, — вздохнув, подумал Емельянов. — Наверное, каждый на этом страшном пороге смерти чувствует леденящее ее дыхание…»
И когда твердые и уверенные шаги, звук которых Емельянов слышал от самого начала коридора, замерли у двери, Дима не удивился.
Он знал, что это наверняка за ним.
Последовал обмен несколькими формальными фразами с часовым, потом загремела связка ключей, дверь заскрипела и отворилась.
В камеру вошел хорватский офицер. Емельянов видел его во время одного из допросов.
— Всем встать! — громко сказал офицер.
Первым вскочил Новак, за ним с неохотой последовали сербы и только Емельянов не спешил подчиняться приказу. Терять было нечего. Главное — не потерять чувства собственного достоинства. Уж что-что, а это он вправе унести с собой в могилу. Такую решимость человеку может дать только чувство полнейшей безысходности.
Емельянов презрительно посмотрел на офицера и демонстративно закинул ногу на ногу.
Хорватский офицер был абсолютно спокоен. Он, видимо, был опытным тюремщиком и привык к любым выходкам заключенных, зная, как с ними бороться.
Офицер печально посмотрел на Диму, а потом просто кивком головы указал на него двум охранникам, стоявшим в коридоре. Те вошли в камеру и принялись бить Емельянова прикладами. Тяжелые удары сыпались ему на голову, плечи, ребра. Дима только закрывался руками и пытался спасти от новых травм бедро.
— Встать! — властно и резко повторил офицер.
Солдаты прекратили его бить, и он поднялся.
— Что, русский супермен, дисциплина тебя не касается? — ухмыльнулся хорватский офицер.
Дмитрий молчал.
Офицер достал из внутреннего кармана кителя квадратик бумаги, развернул его и принялся медленно, с каким-то, как показалось Диме, садистским удовольствием читать:
— Повторяю решение военно-полевого суда. Бывший капитан Мирослав Новак. За дезертирство, за измену родине осужден военно-полевым судом и по законам военного времени приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.
Он оторвал глаза от листка и посмотрел на Новака, который смертельно побледнел, но остался твердо стоять на ногах.
— Дмитрий Емельянов, — хорвату с трудом далась русская фамилия, — за проявленную жестокость по отношению к мирным жителям республики Герцеговина, за преступления против хорватского народа приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.
Закончив читать, он сложил листок вчетверо и засунул его в нагрудный карман френча.
— Если хотите, вам может быть предоставлен священник, а также адвокат для составления завещания. Завещание разрешается составить только Новаку. После приведения приговора в исполнение оно будет отправлено по указанному вами адресу.
Офицер подошел к выходу и, взявшись за дверную ручку, с порога добавил:
— Приговор будет приведен в исполнение сегодня в десять часов утра.
Офицер и охранники покинули камеру, оставив заключенных осмысливать информацию.
До Емельянова вчера на суде не сразу дошло сказанное. Сегодня это было повторено и он понял, кажется, даже кожей почувствовал, что ему только что зачитали смертный приговор. Он больше не имеет права на жизнь, ни на тяжелую, ни на легкую, ни на страшную, ни на прекрасную. Через несколько часов автоматы или винтовки дадут залп, чтобы навсегда оборвать тонкий волосок, на котором держится душа, и наступит вечный мрак.
Мысли Емельянова метались, он перескакивал с одного на другое.
Он давно знал, что за отказ от сотрудничества с хорватами его ждет смерть, но как-то в это не верилось до самого последнего момента. Это просто не может быть правдой! Это просто игра, в которой его, мальчика, решили попугать. Вот-вот снова в камеру войдет тот же офицер и скажет, что это ошибка, что приговорили к смерти не его, а кого-то другого. Или что все это просто было подстроено для того, чтобы склонить Емельянова на свою сторону. Вот сейчас войдет хорват и скажет, что в последний раз спрашивает, встает ли русский под знамена Герцеговины, и, естественно, тогда он, Емельянов, согласится.
Он уже согласен на все. Только бы сохранить жизнь...
Чертова война! Какого хрена он сюда притащился?
Надо было пробираться в какую-нибудь мирную страну. Хотя бы остаться в Латвии. А еще лучше было попасть в Германию или в Америку. Русских там полно. Устроился бы сначала нелегально, а потом бы обзавелся документами. Работу бы нашел, это несомненно. Те же телохранители везде нужны.
Нет! Этот расстрел — уже лишний удар судьбы. Не для того он сбежал из русской тюрьмы, чтобы быть расстрелянным в хорватской.
Дима подошел к двери и стал стучать.
Охранник, стоявший в коридоре, открыл небольшое окошко и спросил:
— Что надо?
— Я хочу говорить с твоим начальником! — Емельянов старался сдерживаться, чтобы не перейти на истерический крик.
— Обойдешься, — ответил охранник и закрыл окошко.
Дима снова стал барабанить в дверь, но никто больше не отзывался, хотя в коридоре были слышны мерные шаги охранника.
Если бы не Чернышев!..
Глухая ярость закипела в груди у Емельянова, захлестнула такой неудержимой жаждой мести, что, казалось, у приговоренного появились силы, чтобы разрушить стены и добраться до предателя. Не просто предателя, а бывшего друга, который именно дружбой воспользовался для обмана. Для того, чтобы заманить в ловушку.