Последний бросок на запад
Шрифт:
Мысль о Чернышеве не давала ему покоя.
Времени нет, чтобы за этим мерзавцем бегать, но и оставлять его в живых — грех. Ну ладно, Бог даст, еще встретятся.
Невооруженный, к сожалению, охранник в сопровождении еще двух вооруженных вкатил в камеру тележку с завтраком — о смертниках продолжали заботиться.
Емельянов ковырял вилкой тушенку, а сам думал, думал…
Петко и Дарко ели в сторонке, бывший контрразведчик сидел рядом.
— Ну как завтрак? — спросил у Новака Емельянов.
— Нормально. Я солдат — мне все едино.
— Это точно. Но ты так спокойно об этом говоришь, как будто и не жалко вовсе. Может, жизнь и паршивая штука, но мне как-то не особенно в кайф с ней расставаться.
— Жалко, — ответил Новак.
— Дети есть? — спросил Емельянов.
— Нет.
— Тогда легче. У меня тоже нет. А то было бы жальче всего детей оставлять сиротами. Да и жену вдовой тоже.
— А мне никого не жалко. Только себя немного, да и то не очень. Знал, куда лезу, сам и виноват. А о жене и говорить нечего. Таких шлюх поискать еще надо.
Дима не знал, что он имеет в виду, но его это все равно задело. Еле сдержался, чтобы не наброситься на мужа Златы.
— А мне показалось, что она тебе симпатична, — сказал хорват. Оба не называли имени Златы, словно боясь ее сглазить.
— Почему ты так решил? — поинтересовался Емельянов.
— Потому что она грязная шлюха… Это из-за нее я тут. — Да?
— Она помогла тебе бежать, а все это дело свалили на меня.
— Я бежал, когда меня вели из твоего кабинета. А она уже была под замком.
— Сначала все валили на нее, а потом на меня. У тебя было заранее припасено оружие — раз. Мой, кстати, пистолет. Ты бежал на моей машине — два. Твой побег удался — три. Впрочем, — вздохнул бывший контрразведчик, — это не причина, чтобы расправиться со мной, это только повод. Причины… Да что я буду тебе говорить — долго объяснять. И потом — это наши внутренние хорватские разборки. Ты все равно ничего не поймешь.
В самом деле — хорватские разборки Емельянова интересовали меньше всего. Зато он впервые начистоту говорил с мужем Златы, и ему было интересно, почему Мирослав отзывается о своей жене столь нелестно.
— Тогда, когда ты допрашивал меня и твоя жена вошла в кабинет, мне почему-то показалось, что ты любишь ее, хоть вы и ругались, — сказал Дима.
Новак поморщился.
— Нет. Может, и любил когда-то, но было это так давно. Тогда я молодой совсем был, а она баба видная, красивая, вот и потянуло. Даже не по любви, а просто красивого тела захотелось.
Дима ловил каждое его слово.
— Да и она меня не любила, — продолжал Новак. — Только делала вид. Как будто я этого не замечал.
— Не похожа она на ту, что по расчету замуж выходит, — предположил Емельянов.
— Не похожа, — согласился Новак. — Только когда в крови гормоны разыгрались, на что угодно согласишься. А тут еще такой-престиж — за военного замуж выйти, — и с неожиданной злостью добавил: — Шлюха!..
Емельянов не нашелся, что ответить, и неловкая пауза стала затягиваться.
За дверью послышались шаги, потом загрохотали засовы, и в камеру вошел охранник, чтобы забрать посуду.
— Этот русский, который приходил к тебе, был очень пьян, — заметил Новак. — Да и все остальные, по-моему, тоже сильно навеселе… Еще бы — разграбить караван с гуманитарной помощью, хрен знает сколько спирта…
Дима внимательно слушал пленника, догадываясь, к чему тот клонит.
Новак продолжал:
— Раньше такого никогда не было. Дисциплина была — будь здоров. А теперь, когда натовцы помогают, ни к черту стала. Если сейчас все пьяны в стельку, то это очень хорошо. Для нас, конечно.
Новак замолчал, ожидая, что скажет Емельянов. Но Дима только молча смотрел на собеседника.
— Я думаю, что это наш шанс убежать, — наконец высказался Новак.
Емельянов только пожал плечами. Он все еще сомневался в Мирославе Новаке — не ведет ли тот двойную игру. Но теперь он поверил, что этого хорвата, кажется, действительно собираются казнить — не для Емельянова же он разыгрывает здесь спектакль. А то, что бывший контрразведчик даже не пытается просить о помиловании, только подтверждает его осведомленность о порядке ведения таких дел.
Деваться ему некуда, расстрел — он и в Боснии расстрел. А помощник в побеге ему не помешает. Тем более, что этот потенциальный помощник — очень умелый солдат, настоящий рейнджер, в чем он убедился на собственном опыте, и к тому же владеет сербскохорватским языком.
— Это наш шанс. Слышишь, русский? — нетерпеливо сказал Новак.
— Слышу.
Емельянов перестал бороться со своими подозрениями и решил отдаться воле случая — семи смертям не бывать, а одной не миновать. Да и не могут же все вокруг заниматься только одним предательством.
— Я не знаю, как хорваты, — сказал он, — но если у русских появился шанс напиться, то они его точно не упустят. За это я могу поручиться.
— Знаю, — ответил Новак. — Наши мало чем отличаются в этом плане.
— Значит, вполне возможно, что относительно трезвой осталась только охрана. А ее, как я понимаю, не так уж и много. Если только и она, дай-то Бог, не перепилась. А если они перепились, то…
— Сейчас самое главное — это заставить вооруженного охранника открыть дверь, — предложил Новак. — Завтрак нам уже приносили, так что могут и не открыть. Ну, давай? Попробуем кого-нибудь дозваться.
В коридоре неподалеку раздались пьяные крики, какая-то не то ругань, не то нестройное пение. Новак и Емельянов моментально замолчали, прислушиваясь к доносившимся из-за двери звукам, которые в этой ситуации звучали для’них праздничной музыкой.
Пьяные приближались. Дима встал сбоку от двери так, чтобы когда она откроется, его не было видно. Новак принялся что было сил колотить в дверь и кричать.
Возле камеры послышалась чья-то ругань. Одного человека. Остальные голоса удалялись по коридору. Через несколько секунд загремели ключи и дверь открылась.