Последний час надежды
Шрифт:
— Какое, можно спросить?
Он оглянулся, взял меня под руку и повёл в ресторан «Мажестик». Мы уселись в самом углу и он заказал кофе.
— Знаю, что вы торопитесь, но чувствую, что обязан сказать. Позволите?
До чего приятно позволять!
— Она дала мне листок бумаги, — комиссар понизил голос, — и сказала: прочтите. Прочтите и носите листок всегда с собой. Пока носите и не разворачиваете, вам никогда не изменит удача.
— Вы так и сделали?
Он добыл из внутреннего кармана пиджака пластиковый конверт, внутри был изрядно потёртый лист бумаги.
— Так и сделал. Я не верю во всю эту чертовщину, Брюс. Как и вы, я вижу. Но стало, как она сказала. Я не скажу, что я сижу сложа руки. Я работаю, как одержимый, надо мной половина отдела смеётся. Но вы правы, всё идёт в руки. Особенно, когда вдруг прихожу в тупик. Знаете, сколько у меня нераскрытых дел за последние три года?
— Ни одного? — предположил я.
— Точно, — от откинулся на спинку кресла. — Но знаете… — он наклонился, взял чашку и залпом выпил её. Поморщился. — Иногда у меня возникает желание взять этот чёртов лист, открыть, а потом сжечь. Пусть даже меня на следующий день арестуют и посадят до конца дней. Или собьёт машина, или ещё что. Но не могу. И не потому, что боюсь. Вы меня понимаете?
— Очень хорошо понимаю, — я вовсе не кривил душой.
— Она такая странная, — комиссар подозвал жестом официанта. — Не поверите, иногда мне кажется, что это она организует половину преступлений, которую потом помогает мне раскрыть. Только не говорите ей.
— Не скажу.
— Признайтесь, Брюс. У вас тоже есть какая-нибудь штуковина? Вроде моего листа? Не хотите — не говорите.
— Есть, — признался я неохотно. — Только его не сжечь и не избавиться.
Он вздохнул и устало потёр виски. Я вздрогнул, мурашки побежали по коже.
— Вот так всю жизнь веришь, что нет ни чёрта, ни бога, а под конец жизни задумываешься. Ладно. Простите, что отнял столько времени. Низкий поклон вашей матушке.
Ему явно стало легче, когда он выговорился. Мне — тоже. Я не знаю, почему я соврал ему, что собираюсь к маме, но теперь понял — нужно съездить.
Брюс, Ле-Тесс, бульвар Фламеля, 14, 6 августа 2010 года, 16:40
Мама удивилась моему визиту. Оба моих телохранителя остались за дверью — в саду. Я знал маму, она вскоре выйдет и предложит им кофе.
— Брюс? Что-то случилось?
Морщины легли на её лоб. Она не звонила мне с тех пор ни разу. И я не мог вспомнить, отчего — или я, почти бессознательно, так правил реальность, что не было звонков, или…
— Я соскучился, мама.
Она улыбнулась — видно было, что не поверила, и предложила следовать за ней.
Дом за эти полтора месяца ощутимо изменился. Стало намного меньше показной роскоши. Конечно, человека не изменить — и картины, которые я вижу, и статуэтки и прочее — далеко не шедевры, я бы назвал их уродливыми.
Мама дождалась, когда нам принесут кофе и вопросительно посмотрела на меня.
— Мама, — говорить оказалось трудно. — Я пришёл сказать, что мы оба неправы. И ты, и я.
Она смотрела на меня, а я вспоминал, как она держалась, когда нам сообщили о смерти отца, как плакала по ночам, когда думала, что я не слышу и не знаю.
— Мама, если ты хочешь звонить мне — звони. Я не буду бросать трубку и грубить. Просто я хотел тебе сказать, что давно уже взрослый. С того момента, когда не стало отца.
Она опустила взгляд, попыталась налить себе и мне кофе. Руки её сильно дрожали, она едва не уронила кофейник, и половину кофе пролила вокруг.
— Я привык не слушать тебя, потому что я устал от того, что ты всегда за спиной. Что ты лучше меня знаешь, как мне жить. Я не смогу измениться просто так. Если ты будешь дальше мне советовать даже в том, в чём не разбираешься, я буду внимательно тебя слушать. Но сделаю по-своему.
Она смотрела мне в лицо, губы её дрожали.
— Но я понимаю, почему ты так делаешь, мама. Ты боялась меня потерять. И ты всё ещё боишься.
Она привлекла меня к себе, обняла и заплакала. Ей становилось легче, и мне — тоже. Что-то последнее, тёмное, что ещё оставалось внутри, уходило, раз и навсегда.
— Ты так изменился, Брюс, — она улыбнулась, улыбка ей не удалась, а от слёз потекла почти вся косметика. — Боже, как я выгляжу! Подожди, пожалуйста, не уходи!
Она встала и поспешила прочь из комнаты. Минут через пять она вернулась в одном из тех халатов, в котором ходила по дому в безнадёжно далёком прошлом там, в Сант-Туаре.
— Ты теперь похож на отца, — без косметики она выглядит намного лучше. — Я не заметила, когда ты успел вырасти, мой мальчик. Прости меня, старую…
— Нет, — я прижал палец к её губам. — Не называй себя такими словами.
Я не стал смотреть на часы или делать что-то подобное. Она и так поняла.
— Брюс, приезжай почаще! Хотя бы на выходных!
— У меня сейчас очень важное дело, мама, — я надел плащ и шляпу, взялся за ручку двери. — Очень важное, мама. Но потом, когда всё решится, я приеду. Ты хотела съездить со мной куда-нибудь — можешь выбрать пока, куда.
— Брюс, у вас с ней всё всерьёз? — она смотрела мне в глаза.
— Да, мама. Серьёзнее не бывает.
Трое, Ле-Тесс, 6 августа 2010 года, 18:50
Они так и ждали меня в «Венере», никуда не ушли.
— Стало лучше? — вполголоса спросила меня Ники, когда я подошёл и уселся на своё место — справа Ники, слева София.
— Намного, — признался я.
Ники взяла меня за руку. Под столом, чтобы не видела София. То же сделала и София.
— Я ужасно рад, что вы есть, — я посмотрел в глаза Ники, потом — в глаза Софии. — Что вы со мной и что любите меня. Простите, если я этого иногда не замечаю.