Последний час надежды
Шрифт:
Я пересёк первую комнату, двигаясь, как во сне. Подумать только, я шесть с небольшим месяцев ждал, желал, жаждал, чтобы она пригласила меня в гости… А теперь вошёл сюда, и ничего такого не чувствую. Словно вошёл в музей, не по собственному побуждению, а потому, что так сказали. Положено.
Я остановился посреди второй комнаты. Сейчас только заметил, что блок выглядит не так. Что все три жилые комнаты расположены анфиладой, что войти можно, извне, только в первую, самую большую. Очень удобно. Я не отказался бы от такого жилища. Уж во всяком случае больше, чем моя комнатушка там, дома.
— Ники, что ты хотела?
Ну вот. Я ведь не хотел с ней заговаривать первым. Что она хотела мне передать? Что она вообще может мне передать? Мне от неё ничего не нужно.
Она медленно приближалась. Изумление всё ещё не покинуло её взгляда. Легонько провела рукой вокруг шеи — шарф сонной летучей змеёй уполз куда-то за кресло. Медленно, не отводя взгляда от моих глаз, расстегнула куртку. Бросила, не глядя, попала в то же кресло.
— Мне некогда, — услышал я свой голос. — София ждёт меня. Что ты хотела передать?
— Тебя никто не ждёт, — она медленно протянула руки. Голос её обволакивал, приковывал внимание. Мне показалось, что волна жаркого, пустынного воздуха накатила, упала сверху… и прошла, впиталась в ковёр под ногами, растворилась в вечерней прохладе. Странно, подумал я невпопад, окна все закрыты, а в комнате вовсе не душно.
И вновь она замерла, и вновь она вздрогнула. Что-то не так, подумалось мне. Я должен был вести себя по-другому.
Темнеет. Я взглянул на слабо светящиеся цифры на столе неподалёку. Часы. Тридцать пять минут десятого.
Отвернуться от Ники стоило некоторых усилий. Да, это невежливо. Но я намерен быть именно невежливым, пусть это и не слишком легко. Что она хотела передать? Что меня никто не ждёт? Это всё, ради чего я задержался здесь на целых пять дней?
— Брюс… — едва слышный шёпот.
О да. Знакомая Ники. Несчастная и всеми забытая. Всё, довольно с меня.
Я повернулся к ней… и замер сам. Не знаю, когда она успела.
Ники стояла, обнажённая, опустив голову. От неё невозможно было отвести взгляд. Словно статуя, неподвижная и прекрасная; облитая пронзительным лунным светом. Все её цвета, все оттенки стали, были теперь смешаны с лунным серебром. Она не шевелилась.
Я медленно обходил её. Она не двигалась. Жасмин, полевые цветы, морская соль… Всё это исходило от неё. Жасмин — это её волосы. Полевые цветы… запах её дыхания. Морская соль… это её кожа.
Я обошёл её, не в силах отвести взгляда, не в силах отойти. Не мог найти смелости протянуть руку, прикоснуться к ней. Но горечь, оставшаяся от злости, не покидала. Нет.
Как трудно, невероятно трудно было отвернуться. Задержать дыхание. Запахи влекли назад, манили, не позволяли рассудку вмешаться, сковывали волю, подавляли решимость. Нет.
— Брюс… — едва слышный шёпот. Ну что мне стоило заткнуть уши? Закрыть глаза, броситься прочь отсюда? Это был ещё один шанс уйти, уйти немедленно.
— Останься…
Голос то был или мне показалось? Сомнение убивает волю. Мне всего-то было нужно сделать шаг, чтобы отодвинуться, отдалиться от неё. Но я стоял, ждал чего-то.
Было ли что-нибудь?
Тепло чужого тела под ладонями, звук дыхания… прикосновения своих пальцев, прикосновение чьих-то ещё. Сгущающийся сумрак, оглушительный стук своего сердца и слабый, едва заметный, стук второго. Жаркий бархат, ласкающий пальцы, запах морской соли. Жасмин, шёлк волос, в который так приятно погружаться, и дыхание, дыхание, доносящееся издалека, из бездны, из бесконечности, из другой Вселенной, что так близка и недостижима; вход в которую рядом, совсем рядом, стоит только напрячь чувства — и заметишь…
Было ли что-нибудь вообще?
Окружающий мир пропал и растворился; не было и не могло быть злости, полевые цветы растопили её и унесли прочь, жасмин повлёк за собой, вдаль, вглубь, туда, где бушевало море. Морская соль кружила голову, кружила всё существо и четвёртая нота в этом аккорде, мускус, звучала всё сильнее…
С кем всё это происходило?
Смешивались, встречались Вселенные; та, что касалась моих пальцев, не проявляя себя, показывалась, проступала — там надо всеми мирами сгущались чёрные, чернее пустоты, грозовые тучи; там ждали приказа войска, бесчисленные армии, готовые обрушить на противника пламя и ярость; там сворачивались, скручивались горячие вихри, чтобы нести на землю жар и смерть, там всё сильнее зажигались звёзды, чтобы вспыхнуть в последний раз, обратить в пар, в сияние, в небытие всё, до чего дотянутся их лучи…
Где тот, с кем случилось всё это?
Мудрость, ранее неведомая, направляла меня — та мудрость, что заключена в простых словах: чтобы получить что-то, нужно пожертвовать чем-то. Жасмин, полевые цветы, морская соль и мускус… круговорот, смерч, вихрь, в который легко погружаться и так не хочется покидать. Жар, доносящийся отовсюду и источник, дарующий силы тонуть в вихре… Дурманящая сухость жасмина и влага, которую приносят полевые цветы; сухая волна, обжигающая раскалённая соль и другая, мускусная влага — всё кружилось и смешивалось, и дверь в соседнюю Вселенную начала отворяться…
Вспомнит ли тот, другой, всё то, что произошло?
И вспыхнули звёзды, и сошлись войска; и драконы, извергающие пламя, кружили над полем битвы; огненные смерчи опустошали миры; вулканы и пожары несли смерть и забвение; Вселенная горела ледяным огнём, плавилась, сгорала под тяжестью снега, молнии, ветвистые и чудовищные, прорезали её всю… Я чувствовал это, этот сладкий огонь под пальцами, это мгновение смерти и жизни, пришедшее не ко мне, и длилось оно и длилось, и вечность отступила, утонув в этом мгновении…
Чей шёпот доносился до слуха?
И миг смерти Вселенной сменился мигом её воскрешения. Вновь загорались звёзды, вновь пыль сгущалась в планеты, и возникала на них жизнь, и проходила, и возникала вновь. В эти секунды шаткого равновесия возвращался окружающий сумрак, прохлада овевала лицо, но холодно не было — чьи-то руки прижимались к плечам — жаркие, сильные руки; чьё-то дыхание, рядом со мной, чьи-то губы, что-то шепчущие и огонь, разгорающийся вновь — пламя, вспыхивающее от простого прикосновения пальцев, губ, от взгляда, от мысли…