Последний часовой
Шрифт:
Стоил ли сопляк пороху? Семи лет, выучив ружейные приемы, встал у двери в царский кабинет: «Мимо меня никто не пройдет, даже Аракчеев. А ему везде можно!» Брат смеялся, трепал Николя за ухо. Не видел в шутке обидного. Но игра игрой. А слово словом. Ведь не Строганова помянул, не Новосильцева, не Кочубея. Нашел себе врага по плечу. Смотрел волком, скалил молочные зубы.
Теперь – клыки.
Потому Алексей Андреевич не торопился из Грузина в столицу, когда настало междуцарствие. Пусть сами разбираются. Ни один из претендентов не хорош. Оба его не терпят. С варшавским сидельцем еще можно лыко связать, у него нет опоры в России. А этот? Тоже с поддержкой негусто. Но такая лютая ненависть, аж холодом обдает. Ничего не простил.
Аракчеев знал, что так будет. И никогда не возражая Александру в его желании передать престол третьему, минуя второго, все же показывал: де Николай и дерзок, и неотесан, и нелюбим. Ему бы повременить, набраться опыта. Не пронимало. Ангел, если что вбил себе в голову, то уж навечно. Зная о негодной репутации Никса, затевал разговоры с теми, кто влиял на мнение света. Толстая баронесса Эделинг – корова с умом змеи – умела вползти в душу.
– Что думают о Николае?
– Он обещает блестящие качества. Но он не ваш сын. А престолу нужен…
– Вот еще! Откуда вы знаете, каким был бы мой сын? Может, негодным человеком. А в Николае мы уверены.
Ей пришлось замолчать. Силе Андреевичу благодетель пересказывал разговор с негодованием.
– Эта ушлая фрейлина моей жены, кажется, решила вернуть меня на супружеское ложе!
Аракчеев запомнил. И никогда впрямую не возражал против Никса. Зачем? Есть иной способ.
– Дела его высочества Николая в Инженерном корпусе идут превосходно. Он экономит каждую копейку, ничего не взял из казны. Употребляет свои деньги на покупку библиотеки, оружия для курсантов. Его обожают.
Государь не переспрашивал, только кивал.
– Назначение великого князя инспектором по инженерной части воспринято в армии с радостью. Это случай для него лучше познакомиться с войсками. А войскам с ним.
Сила Андреевич одним ему приметным образом чувствовал: Ангел напрягается, у него белеют кончики пальцев, даже глухота как бы исчезает на мгновение.
– Женитьба Николая Павловича на дочери прусского короля – лучший намек понимающим. Вот их будущий государь. Пусть привыкают.
Знать слабость начальника – самому командовать. Никса спрятали в казарму. Кто бы мог подумать, что он вырвется!
Бенкендорфа удивил визит добрейшего князя Голицына, друга развратной юности Ангела. Лысоватый и даже чуть глуховатый, как сам император, Александр Николаевич щурил на генерала внимательные глаза и вертел в руках книжку в красном переплете.
– Читаете по-английски?
– Весьма дурно.
– Я так и думал. Вот новый французский перевод Шекспира. Грубовато, на мой взгляд. Но нынешней публике нравится.
Бенкендорф заметил, что из корешка торчит закладка.
– Вам это будет полезно в ваших разысканиях.
Томик лег на стол, и князь ретировался с любезной улыбкой, точно его и не было. Забавно! Генерал не без опаски взял книгу в руки. Закладка отмечала сентиментальную пьесу «Ромео и Джульетта». Страницу, где влюбленная мадемуазель Капулетти приняла из рук таинственного отшельника снадобье, способное погрузить ее в сон, подобный смерти. К несчастью, девушка очнулась в гробнице, когда ее возлюбленный уже испустил дух…
Шурка смотрел трагедию дважды и каждый раз возмущался безответственностью персонажей. Если поверить намекам Голицына, станет ясен смысл пузырька, виденного Петроханом в руках у императора незадолго до смерти. Но из головы у Бенкендорфа не шло предупреждение безумного хозяина Дубровиц: «Они любят обманывать».
Оставался другой вопрос. Записка Тургенева, слово в слово повторявшая фразу Ангела, сказанную самому Николаю Ивановичу. «Брат мой, покиньте Россию». Эта нежная просьба много говорила об адресате. Покойный государь почитал секретаря Совета – в сущности бумажного червя – настолько крупной птицей, что побоялся его трогать. В случае раскрытия заговора остальных ждала петля, этому же просто указали на дверь. Вы здесь не ко двору.
И вот через малое время от «брата» пришла столь же любезная просьба. Теперь в России не ко двору царь.
Александр Христофорович потер лицо руками. Прикосновение к последним дням Ангела вызывало тоску. Минутами ему казалось, что он сам отравлен.
– Мне совестно было подвергать вас чтению этих бумаг, – молвил император при следующей встрече. – Для меня лично история осталась темна. – Николай подошел к секретеру, открыл его ключом, вынул стальной ларец, привезенный Петроханом из Белева. – Вот. Воображают невесть что о документах покойного брата. А здесь всего один.
Бенкендорф приблизился к государю и заглянул в железный ящик. На дне лежала бумага. Вынимать ее Никс явно не собирался, пришлось смотреть так. Это был манифест об отречении от престола в пользу великого князя Николая Павловича, подписанный Александром 1 сентября 1825 года, в день отъезда в Таганрог.
– Теперь вам понятно, почему мой благодетель принимал исповедь, как простой мирянин?
Генерал не смел выдохнуть.
– Он подстраховал меня. – Император закрыл ларец. – Я ничего не знал, колебался относительно своих прав. Но в день его смерти, 19 ноября, уже был государем, если не перед людьми, то перед Богом.
Александр Христофорович покусал ус. Ангел отдал все. По доброй воле. Подставил голову брата под удар, но и закрыл ее щитом.
– На сем я бы хотел, чтобы ваше ознакомление с данным делом закончилось.
Бенкендорф поклонился.
– О долге молчать не упоминаю.
Аракчеев смотрел в окно. Его дом на Литейном проспекте – настоящий дворец вельможи. Жаль, время теперь не вельможное. Этот дом объезжали бы стороной, не будь он вплотную придвинут к улице фасадом и не гляди на нее тремя рядами всегда чисто вымытых, без единой пылинки окон. Ни дождь, ни снег не могли служить оправданием грязному стеклу. Как слякоть не объясняла следов на коврах. Сотни рук мгновенно стирали грязь. Стоило гостю дыхнуть, пригубить чаю, смять цветок в вазоне – проворные пальцы убирали облачко на фарфоре, следы на паркете, вынимали розу или лилию. Посетитель мог ущипнуть виноградину на блюде с фруктами – вся кисть заменялась для следующего визитера. Но не попадала в лукавые уста дворовых. Ее обирали, выжимали сок, делали нектар и ставили на стол.