Последний часовой
Шрифт:
– Без высочайшего разрешения? – Николай нахмурился.
Сановник молчал. Его схватили за руку. Пойти на такое можно было только в полной уверенности: мнение императорской семьи уже не примут в расчет. Надо убедить новых хозяев положения в своей полной невиновности относительно военных поселений. Он выполнял приказы Александра. И только. Книга стала бы его щитом. Перед теми, кто придет судить и миловать после мятежа. Они должны знать правду – псарь не ответчик. Его дело – служивое – спускать собак, на кого укажут.
Николай продолжал хмуриться. Он знал, чего ждет от него
«А Аракчеев?»
«Только этого душегуба не хватало!»
Услужливые люди донесли графу разговор. Молодо-зелено. Пойдут дела посерьезнее, вспомнит. Сам позовет.
– Итак, ваше сиятельство, – Николай набрал в легкие воздуха, – коль скоро вы просили отставки…
– Но я уже имел честь писать его высочеству Константину Павловичу, что поправился…
– Вы писали не его высочеству, а императору. Ошиблись в адресате. Я вашего письма не получал. А посему принял прошение об отставке. Вот соответствующая резолюция.
Глава 7
Пробный камень
Никс чувствовал себя виноватым, а потому злился. Он знал историю Араджио, частично от самого же Бенкендорфа. Грязное дело. Всячески замолченное в семье. Однако рога не утаишь. Говорили, что в 1802 году изрядно пивший и гулявший цесаревич Константин заманил к себе в Мраморный дворец жену французского негоцианта, где вместе с адъютантами изнасиловал ее, отчего дама на следующий день умерла.
Каким образом гнусное убийство могло объяснить приязнь цесаревича к никогда не служившему у него Бенкендорфу? Да и если отзыв уходит корнями в давнее, кромешное зло, как после этого смотреть на самого Александра Христофоровича?
Около десяти, перед тем как идти к жене пить кофе, Николай поднялся из кабинета в библиотеку. Большая комната, украшенная дубовыми панелями. Книжные шкафы темного дерева. Богатые корешки с позолотой. На втором ярусе справа, если хорошенько поискать, подшивки газет. Лондонские, конечно, ничего не сообщали. Мы в тот момент союзники. А вот среди парижских… Бедный Константин. Ему была посвящена целая брошюра. Николай нашел пыльную пожелтевшую книжицу со слепым шрифтом. Дешевизна печати говорила о чудовищном тираже, каким разошлась страшная история. Глас улицы – глас народа.
Молодой император спустился со второго яруса за стол, вынул из солидного шкафа первый попавшийся фолиант, вложил в него тоненькую книжицу и повернулся к свету. Он не хотел, чтобы кто-нибудь, войдя в библиотеку, увидел, какое именно издание читает царь.
«Желая забыться после убийства отца, – гласило вступление, – принц Константин посещал праздники и маскарады. На балах 1802 года ярко взошла звезда красавицы-негоциантки мадам Араджио». Ха! Больше делать нечего великому князю, как таскаться на танцы по подписке для прачек и горничных!
Николай заставил себя читать дальше. «Принц давно пренебрегал своей супругой, немецкой княгиней, которую не любил и интимные подробности жизни с которой в медовый месяц обсуждал с презрением на людях». Несчастная Анна! Что было, то было. Константин действительно унижал ее публично, видимо, мстя за неудачи в спальне. «Он бил супругу, понуждал смотреть, как стреляет из пушки крысами, выбирая для пальбы экземпляры побольше и пожирнее». Правда. Однажды маленький Никс случайно застал такую забаву, его рвало.
«Среди этих потех, столь сродных русским, брат императора сумел снискать расположение гвардейцев. Петербургских янычар, от которых всегда зависела жизнь и смерть государей сей обширной деспотии. Вооруженная сволочь набивалась в роскошный дворец принца на набережной Невы, где все от ступеней до люстр было выточено из самого дорогого итальянского мрамора. Там устраивались оргии, по размаху не уступавшие празднествам Калигулы и Нерона. Нередко рабы, прислуживавшие на них, страдали от вспышек жестокости и исчезали бесследно. Однако принц забыл разницу между бессловесным невольником родной земли и гражданкой иностранной державы.
Пораженный красотой Араджио, он сначала засыпал ее подарками, изливал чувства в нежных стихах и песнях менестрелей под окнами. Но когда дама осталась холодна, приказал следить за ней. Обнаружилось, что негоциантка имеет поклонника, к которому тайно ездит от мужа в один и тот же час в одной и той же карете. Дьявольский план мести созрел в голове у новоявленного Калигулы. Его отвергли! Ему предпочли другого! Ничего подобного прежде не случалось. Высокое положение делало домогательства принца чем-то вроде приказа для самых знатных дам сего развращенного двора. Они исполняли самые грязные прихоти монаршего брата со священным трепетом и умилением».
Николаю сделалось противно. Он терпеть не мог французские памфлеты. Лживые и претенциозные одновременно. Их авторы лучше самих обитателей Зимнего знали, какие тут царят порядки. Почему-то никто не спешил исполнять его, Никса, прихоти. Во всяком случае, когда он был великим князем.
«Принц чувствовал себя оскорбленным. Простая французская гражданка с негодованием указывала ему на дверь! Он приказал лакеям нанять ту же карету, того же кучера и в назначенный час прислать за Араджио. Дама без боязни села в экипаж. Но когда она увидела, что ее везут не в ту сторону, было уже поздно. Ни крики, ни мольбы не тронули похитителей. А прохожие на улицах, привычные к подобным сценам, только отворачивались и ускоряли шаг.
Плачущую и извивающуюся женщину доставили в Мраморный дворец. Лакеи внесли ее по роскошной, освещенной тысячами свечей лестнице, распахнули дверь и бросили к ногам своего идола. Принц сидел у камина. Он был безобразно пьян. Испуганная, пребывавшая в полуобмороке дама лежала на полу. Ее платье было порвано, открывая трепещущие прелести. Но злодей оказался настолько расслаблен вином, что не смог даже покуситься на предмет страсти. Он грубо пнул несчастную сапогом, выругался и вышел из комнаты. “Возьмите ее, она меня недостойна!” – бросил он своим рабам. Развратная челядь кинулась мстить за своего господина. Толкаясь и теснясь над распростертым телом, сначала адъютанты, а затем слуги насладились нетронутыми объедками со стола хозяина».