Последний дар любви
Шрифт:
Александр, конечно, об этом не знал, но понял, что все кончено. Пора уезжать.
И его корабль отплыл.
Он очень печалился, покидая Англию. Когда английский берег растаял в тумане, Александр не сдержал слез. Верный Юрье€вич плакал вместе с ним. Александр шептал, что никогда не забудет Викторию. Признался, что, прощаясь, поцеловал королеву.
– Это был самый счастливый и самый грустный момент моей жизни, – сказал он.
На прощанье Александр подарил королеве Виктории кавказскую овчарку Казбека. Виктория очень полюбила ее и не расставалась с ней даже после замужества.
Бог весть, поверила ли она в чухонца. Но, так или иначе, Дарья Христофоровна добилась своего!
Ей бы торжествовать… Однако княгиней овладела тоска. Предательство, совершенное по отношению к обожаемому принцу, выжгло последние всплески юности в ее сердце. Она вполне излечилась от своего безумия и не желала о нем вспоминать – прежде всего из-за предательства.
Загладить его княгиня Ливен попытается несколько лет спустя, но это ей не удастся: не потому что Александр не простил ей темных, ревнивых слухов о нем – он об этом в жизни не узнает! – а просто, что Николай Павлович не спустит ей ослушания. И это сведет его в могилу до срока…
Глава 17
Мария – снова и навсегда!
Александр уезжал из Англии с сердцем не столько разбитым, сколько надтреснутым: в нем осталось еще влюбленность в принцессу Марию Гессенскую, чтобы попытаться забыть Викторию. Однако согласие родителей все еще не было получено. Неужели и эта его любовь обречена?
Он вернулся в Россию, и чуть ли не первой женщиной, которая встретилась ему во дворце, стала… Ольга Калиновская.
Свидетельницей свидания нечаянно оказалась Варвара Шебеко, Вава, в некотором роде – преемница Дарьи Христофоровны на ее шпионском посту. В ней моментально ожили прежние наблюдательские инстинкты – так оживает и бьет копытом старая полковая кляча при звуке трубы – и уже вечером она умудрилась попасться на глаза императору и принять на свое лицо столь озабоченное выражение, что Николай Павлович понял: что-то неладно.
Вава сообщила ему, что встреча цесаревича с бывшей возлюбленной произошла так, словно эта возлюбленная – не бывшая, а действующая и полностью сердцем цесаревича владеющая.
«Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный!» – процитировал сам себе император из «Ревизора». Он обожал эту пьесу. Гоголь прекрасно знал, что, если бы не император, который прочел комедию в рукописи и одобрил ее, если бы не его заступничество, пьесу не поставили бы. Уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее. Николай Павлович не только сам был на премьере, но велел и министрам смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а, выходя из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне – более всех!»
Очень много реплик запали ему в память. Так, глядя на свою очаровательную жену, которая, словно роза среди невинных полевых цветов, красовалась среди великих княжон, своих дочерей, он мысленно усмехался: «А маменька тоже не дурна!» Или, развязывая скромный изящный шарф на шейке одной из своих любовниц, он порой игриво бормотал: «Как бы я желал быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку!» Дело в том, что врачи запретили императору супружеские отношения с женой, однако от «первого кавалера империи» ухода в монахи никто не требовал и не мог потребовать… единственное, чего он не допускал, это и самого малого проявления неуважения к своей «маленькой птичке»… даже то, что его истинная любовь, Варенька Нелидова, жила во фрейлинских комнатах в самом Зимнем дворце – ах, как сурово осуждалось это старшим сыном Николая Павловича. Между прочим, он отлично знал, что цензоры выбросили слова про лилейную шейку, в сценическом варианте фраза звучала коротко: «Как бы я желал быть вашим платочком!» Но с цензорами Николай – главный цензор империи – спорить не стал, хотя втихомолку, в расстройстве чувств называл их цепными собаками. Ну и много других цитаток, запали ему в память и часто возникали в уме или даже срывались с языка.
Совершенно как сейчас: «Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный!» И еще вот это, задумчивое: «Э, сказали мы с Петром Иванычем».
Надо Сашке иметь больше силы характера, иначе он погибнет. Слишком он влюбчивый, слабовольный и легко попадает под женское влияние. И это видно всем. Уж на что Александрина нежное создание, не должна, казалось бы, отягощаться ничем, кроме заботы о сыне, а и то пишет в дневнике не столько о нем, сколько о стране: «Что станет с Россией, если человек, который будет царствовать над ней, не способен владеть собой и позволяет своим страстям командовать собой и даже не может им сопротивляться?»
Саша недостаточно серьезен, склонен к разным удовольствиям, несмотря на все отцовские и материнские советы и укоры.
«Ну что ж, – подумал Николай Павлович, – я сам виноват. Нужно было сразу дать согласие на Сашкин брак с этой Марией Гессенской. Если бы он уже осознавал себя состоявшимся женихом, то не дал бы себе воли с Викторией».
А может, и дал бы. Черт его знает… Впрочем, бессмысленно гадать. Нужно дело делать.
Первое: немедленно сказать сыну, что отец с матерью благословили его союз с маленькой гессенской принцессой.
Второе: раз и навсегда запретить всем подданным (значит, и жене), а заодно и германским дворам обсуждать вопрос о происхождении Марии. Нарушать приказ русского монарха не осмелился никто ни в России, ни в Европе.
Третье: сыну сказать, что речь идет не только о двух сердцах, будущность русского государства поставлена на карту!
Четвертое: выдать замуж Ольгу Калиновскую.
Впрочем, нет, это первый пункт.
На следующий же день граф Ириней Огинский, муж покойной сестры Ольги Калиновской, богатейший польский магнат, сделал предложение своей бывшей свояченице. Лишь после того как они сыграли свадьбу, Александр окончательно смирился с тем, что ему придется жениться на маленькой принцессе, и выехал в Дармштадт. Он возвратился в Россию вместе с Марией; Николай Павлович и Александра Федоровна встретили жениха и невесту в Польше и сопровождали в Петербург.
Александра Федоровна с замиранием сердца разглядывала невестку, увидев ее впервые. В общем, ясно, почему сын так увлекся. Это тип красоты, совершенно чуждый привычному, славянскому или восточно-европейскому. Испанка, жаркая кровь, смуглая кожа… Дай Бог, чтобы нрав у нее оказался столь же пылкий, как у Саши, уж она-то, бывшая Шарлотта Прусская, хорошо понимает, что такое разница темпераментов мужа и жены…
Александра Федоровна не озвучила мужу свои мысли, но не удивилась бы, узнав, о чем он думает. А думал он о том же, о чем и жена.
Николай Павлович с долей цинизма исследовал невестку взглядом, вспоминая похождения ее матери, герцогини Вильгельмины. С одной стороны, не дай Бог, чтобы девочка удалась в матушку. С другой стороны, дай Бог, чтобы она в нее удалась, потому что при анемичной, вялой натуре не видать им с Сашкой счастья в семье. Будут плодить детей, Александр станет относиться к жене почтительно и благородно, но начнет гулять направо и налево, с соблюдением всех внешних приличий и тонкостей этикета… с его-то пылкой, влюбчивой, неугомонной натурой. Интересно, существует ли вообще на свете женщина, ради которой он забудет всех остальных, которая могла бы его удержать пришитым к своей юбке? Вряд ли.