Последний дар любви
Шрифт:
В описываемое время ему было около пятьдесяти, но он выглядел очень хорошо, унаследовав счастливую внешность от отца, который, в свою очередь, походил на брата, а они не зря считались красивейшими государями Европы. И женолюбие Александр тоже унаследовал от них… да и вообще, оно было в крови у всех потомков Петра.
Александр знал, что его статная, высокая, на редкость пропорциональная фигура лучше всего смотрится в мундире, а оттого это была его любимая одежда. К ношению ее он приучался с детства. Форма сидела на нем как влитая, как-то особенно щеголевато, грудь выделялась, талия казалась очень тонкой, плечи широкими.
Разумеется, он не носил постоянно один и тот же мундир. В годовщину какого-нибудь сражения надевал форму полка, особо отличившегося в бою; удостаивая своим посещением бал, приезжал в мундире того полка, в котором некогда служил хозяин или отец хозяйки. И Александру очень нравилось, когда окружающие догадывались, почему он надел тот или иной мундир.
Однако сейчас мадемуазель Шебеко смотрела на него, и в голову не приходило ни единой мысли, почему император нынче выбрал генерал-фельдмаршальский лейб-гвардии Павловский полк. Она не разбиралась в военных тонкостях, а самое главное, была слишком изумлена обращением. Минуло лет пятнадцать с той поры, как ее называли этим забавным уменьшительным именем! Она почти забыла, как оно звучит. И меньше всего ожидала, что к ней так обратится император.
Честно говоря, Вава думала, что государь ее недолюбливает. В общем-то, было за что. Его любовную связь с Ольгой Калиновской расстроили не без Вавиного участия. И она не удивлялась, что его обращение с немолодой фрейлиной было самое прохладное, хотя и безупречно вежливое. Но сейчас он смотрел не враждебно, а скорее растерянно.
– Что вам угодно, Ваше Величество? – спросила она, кланяясь.
– Э-э…
Казалось, он никак не может решиться начать разговор, и Вава, за минувшие годы не утратившая нюха и пронырливости, вдруг ощутила знакомый ветер. Он дул с той стороны жизни, на которой плелись интриги, где обитали тайны, порхали с ветки на ветку хихиканья, переглядки, шепотки и прочие атрибуты, всегда сопровождающие интрижки, а также значительные, большие интриги. И у Вавы даже сердце заныло – до того она истосковалась по этому миру, наскучалась по подлинным, в высоком смысле, интригам.
– Чем могу служить, государь? – шепнула она интимно.
И Александр Николаевич решился:
– Я слышал, будто госпожа Леонтьева, директриса Смольного, ваша родственница, – произнес он, глядя в лицо Вавы. Государь по-мальчишески смущался, даже щеки порозовели.
Вава мигом смекнула, что от ее ответа зависит очень много.
– Да, – сказала она, и в ее голосе зазвенела радостная готовность служить императору посредницей. – Да, мы родня. И отношения у нас самые доверительные.
Они встретились взглядами. Вава подавила торжествующую улыбку: это были глаза растерянного, страдающего, влюбленного мужчины.
– Тогда, может, – медленно проговорил государь, – вы знаете некоторых ее воспитанниц… довольно близко?
Вава, конечно, могла изобразить невинность или глупость, но считала, что во всяком деле надо брать быка за рога, избыточная осторожность только вредит. Ну а толика вранья, напротив, пойдет на пользу.
– О да, конечно, – ответила она, – например, я очень хорошо знаю сестер Долгоруких, особенно Екатерину.
Государь покраснел до корней волос. Кашлянул и неловко пробомотал:
– Мне нужна ваша помощь.
– Да, государь! – ликующе воскликнула Вава. – Я готова служить вам всей своей жизнью!
Разумеется, она прекрасно понимала, что так много от нее не потребуется. Всего лишь посодействовать в небольшой интрижке!
Ну да, лишь только прозвучало имя Марьи Павловны Леонтьевой, двоюродной тетки Вавы Шебеко, как опытный нос фрейлины-интриганки почуял, чем тут пахнет. Тетушка однажды обмолвилась, что император необычайно оживляется, когда видит двух своих протеже Долгоруких – старшую и младшую. Ласково с ними беседует, а особенно благосклонен к старшей. Когда она заболела, государь об этом проведал. И совершенно неожиданно нагрянул в Смольный, якобы для того, чтобы узнать, как обстоят дела с заботой о здоровье воспитанниц.
Однако сопровождавшей его начальнице показалось, будто его интересует здоровье только одной воспитанницы. Он даже присел около постели Екатерины Долгорукой, спросил, приветливы ли доктор и сестры милосердия, хороша ли еда, а потом попробовал вместе с ней «девичья кожу» – так называлась пастила, которую давали только в лазарете. Почему-то там она была особенно вкусной, а когда девочки тайно посылали за ней служителя в лавочку, им всегда казались, что приказчик их обманул и подсунул другую пастилу.
Внешне ничего особенного во внимании государя не наблюдалось – сестры Долгорукие были его протеже, воспитывались на казенный счет. Кроме того, попечением императора каждую, после выпуска из Смольного, ожидал небольшой ежегодный пенсион. Но он делал хорошую мину при плохой игре. Сам-то прекрасно знал, что влюблен… страстно влюблен в юную девушку, и все уловки его предназначены для того, чтобы хоть как-то замаскировать для посторонних эту любовь, скрывать которую от себя было бессмысленно.
Иногда ему казалось, будто он влюбился в нее еще тогда, в Тепловке. Сначала эта мысль казалась ужасно глупой и даже оскорбительной, а потом он привык к ней и стал даже думать, что любовь его тогда пробудилась, как весенний цветок, а затем, засыпанная снегом невозможности, повседневности, неверия в ответную любовь, задремала… И так дремала несколько лет, пока он не приехал в Смольный и не увидел Екатерину вновь. И вот тогда любовь ожила… чтобы умереть вместе с ним. Так же точно, как он знал свое имя, он знал, что будет любить эту женщину всю жизнь. Единственное, чего он не знал, – будет ли она любить его, может ли он надеяться…
Этот прирожденный ловелас, иногда терявший счет своим любовницам, внезапно обрел черты невинного юноши, который боится прочесть ответ в глазах милой сердцу девушки. А между тем глаза этой девушки не то что говорили, но просто кричали о любви… и крик этот был слышен всякому, кроме того, кому он предназначался.
Особый свет в глазах императора видели все, кроме Екатерины. И на Ваву Шебеко возлагалась судьбой важная обязанность – соединить два любящих сердца. В старинные времена такими же обязанностями наделялся некий Амур… и хотя Вава мало напоминала шаловливого божка, она взялась за исполнение миссии со всем пылом своего истосковавшегося по интригам сердца.