Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй

Самаров Сергей Васильевич

– Нам приказал наш командир. Мы выполняли его приказ.

– Граф де Брюер приказал напасть на меня?

– Он приказал убить тебя.

– И вы скажете это же королю, если он вас спросит?

– А почему же нам не сказать, если король нас спросит. Мы короля уважаем…

– Тогда – едем, – распорядился граф.

– Наши кони привязаны в двадцати шагах отсюда, – сказал бородатый.

– Да, – согласился Оливье. – Вы поедете на своих конях. Но на шею вам придется одеть по петле, а концы веревок я привяжу к луке своего седла. И знайте, что ни одна лошадь не сможет ускакать от стрелы славянских стрельцов.

Бородатый пленник посмотрел на своих убитых товарищей, так и не успевших своими арбалетами воспользоваться. В каждом из них торчало по стреле. Славянские стрелы пробивали самые крепкие доспехи франков, словно доспехи эти были пергаментные…

Глава двадцать первая

Как ни торопился князь Годослав, как ни желал побыстрее выехать в Старгород к князю Бравлину Второму, понимая, что в данной ситуации

от его торопливости или, наоборот, неторопливости может зависеть многое, если не все, и не только для самого Бравлина и его княжества, но и для княжества бодричей, для своего будущего, он все же не смог сразу отправиться в путь.

Едва Годослав вернулся в свои покои, чтобы переодеться, и приготовиться к не самой ближней дороге, как прибежала Давора, перепуганная молодая служанка княгини Рогнельды.

– Княжа! Княже… – и только попыталась дыхание перевести.

– Иду… – Годослав даже не спросил сразу, что случилось. Он словно уже знал, потому что постоянно ожидал подобного, и подобное время от времени случалось. Причем, не случалось уже продолжительное время, следовательно, приступа можно было ожидать вот-вот, и в любое время дня и ночи. А приступы имеют свойство приходить всегда в самый неподходящий момент. И хорошо, что случилось это тогда, когда сам Годослав был дома. Рогнельда порой была еще в состоянии слушаться приказаний мужа, хотя каждый раз «достучаться» до ее сознания становилось все труднее и труднее. И отшельный волхв Горислав, давно уже ставший лекарем при княжеской семье, предупреждал, что дальше все будет еще хуже… Кроме князя влиять на Рогнельду во время приступа мог только сам Горислав, но его давно уже не видели во Дворце Сокола. Волхв готовил для Рогнельды различные травяные настои, которые обязательно следовало пить одни утром, другие в обед, третьи перед сном, четвертые только во время приступа. Служанки Рогнельды – крепкорукие девки Давора и Елка – были обучены насильно поить Рогнельду, если она сама пить не желала. Что, впрочем, не всегда удавалось, потому что княгиня во время приступа обретала неведомо откуда появившиеся силы и своей тонкой изнеженной рукой была в состоянии сбить с ног одну за другой своих сильных служанок. Видимо, в Рогнельде сказывалась кровь неукротимых викингов во многих поколениях, и сила предков вселялась в нее.

Покои Рогнельды находились этажом выше, прямо над покоями Годослава. Князь широким шагом заспешил по длинному коридору, стуча при этом каблуками своих тяжелых боевых сапог, которые успел уже надеть, готовясь в дорогу. Служанка Рогнельды семенила рядом, стараясь не отстать от Годослава, и, по прежнему задыхаясь от быстрой ходьбы, объясняла:

– Совершенно ни с чего вдруг такая ярость началась… Стала все подряд крушить, стол перевернула, посуду начала о наши головы бить. Мы детей успели вынести в другую комнату, и там закрылись, испугались. Потом стражник пришел, и княгинюшку закрыл в ее комнате. Мы хотели ей настой Горислава споить, а она дерется, пить не хочет. Елке все лицо расцарапала. И стражник подойти боится. Когда он дверь закрывал, она ему хотела в глаза вцепиться. Едва успел закрыть.

К Рогнельде был приставлены специальные стражники, всегда ожидающие каких-то неприятностей со стороны хозяйки дома. Эти приступы ярости случались с княгиней регулярно. И дежурный стражник обязан был оградить от возможной материнской агрессии детей – старшую дочь и сына. Это была главная задача стражников. И еще требовалось саму княгиню уберечь от каких-то опасных поступков. Именно потому стражники к княгине приставлялись особо сильные и массивные, не уступающие ростом самому Годославу. Но уже был случай, когда она с черепком от глиняного горшка бросилась на стражника, и нанесла ему рану в лицо. Метила в шею, но промахнулась. И всегда во время приступов она своего малолетнего сына обвиняет, говорит, что тот, якобы, убил своего деда, герцога Рунальда. Хотя его закололи копьями стражники по ее приказу, когда княгиня была беременна сыном. Может, потому сын и родился таким – с необычно большим и необычно сильным для ребенка телом, но со слабым умом. Сын этот не мог стать наследником Годослава. Он был бы не в состоянии править княжеством. Даже думать об этом было больно. И эта боль постоянно сидела в голове Годослава, заставляя его искать выход, но такого выхода он пока не находил. Один волхв Ставр, приведя однажды к князю видящего отрока Власко, сумел донести до Годослава весь из будущего. Что будет у него сын от другой жены, но и этому сыну не дано будет править бодричами. Но править он будет в другом княжестве, в другой земле, несравненно более обширной и сильной. И то не сразу, но с годами. Зная, что Власко почти никогда не ошибается, и имея возможность убедиться в этом неоднократно, Годослав слегка успокоился, и решил, что боги за него сами решат, как быть. И против их воли спорить и что-то предпринимать князь не намеревался. Боги всегда все сами решают за людей.

Приступы обычно длились не долго, и после них Рогнельда, как правило, подолгу спала. Иногда по двое – трое суток. И ничего из происшедшего не помнила. Когда князь вошел в покои жены, она уже слегка успокоилась, и сидела на ветру перед разбитым окном, в которое врывался холодный по зимнему ветер. Ветер трепал на ее голове волосы, выбившиеся из-под платка, который княгиня, представительница знатного данского рода, носила по славянскому обычаю. Данские женщины могли себе позволить ходить с непокрытой головой, даже в отличии от других скандинавских племен, и этим показывали свою вольность и свободу. Замужние славянки считали это зазорным, и всегда полностью прикрывали волосы, носили на голове

повой или убрус [49] . Но Рогнельда сейчас не замечала ветра, как не заметила и вошедшего мужа. И собрав на высоком лбу глубокие морщины, была погружена в какие-то свои думы. Годослав подошел, наклонился, и посмотрел Рогнельде в глаза. Расширенный зрачок был неподвижен. Это значило, что приступ еще не прошел, и спрашивать о чем-то жену и говорить ей что-то было бесполезно. Князь сделал знак Даворе. Та знак поняла правильно, метнулась в соседнюю комнату, принесла глиняную большую бутыль и берестяную кружку. Годослав зажал кружку в ладони, а служанка, поднимая тяжелую бутыль двумя руками, налила в нее какую-то тягучую густоватую жидкость золотисто-медового цвета. Давора лучше князя знала, сколько следует наливать. Годослав протянул кружку жене. Но она, казалось, все еще ничего перед собой не видела. И даже руку не подняла. Тогда он просто подошел сбоку, одной рукой обнял жену за плечо, и прижал к себе, а второй поднес кружку к губам. По мере того, как Годослав поднимал кружку, Рогнельда начала делать маленькие глотки. Годослав не торопился, опасаясь, что Рогнельда захлебнется, и сильно кружку не поднимал. В итоге она выпила все, но никак не показала своего удовольствия или неудовольствия. И сохраняла прежний отстраненный вид.

49

Повой и убрус – головные уборы «мужатых», то есть, замужних славянских женщин в период средневековья. Славяне верили в магическую силу волос, и старались покрывать волосы полностью. Многие средневековые писатели из западной Европы, посещавшие славянские земли, рассказывали о процедуре славянской свадьбы, когда жених накидывал на голову невесты покрывало, и после этого она считалась его женой, а муж признавался ее господином. Сами слова повой и убрус означают покрывало, полотнище, плат, повой, помимо того, означает то, что обвивает. В русском языке до сих пор сохранилось понятие «до повоя», то есть, до замужества.

Годослав вернул кружку служанке.

– Я сегодня уезжаю на несколько дней. Последите за ней хорошо, и за детьми тоже. Пошлите за Гориславом. Пусть до моего возвращения поживет здесь. Хотя, когда она полностью в себя придет, я, надеюсь, уже вернусь. И окно пошлите кого-то заделать побыстрее. На улице ветер. Княгиня может простыть.

– Мы ее сейчас в постель уложим, – пообещала Давора.

Годослав знал, что после этого отвара Горислава, который дают только во время приступов, княгиня Рогнельда быстро засыпает, и спит с редкими пробуждениями почти двое суток, а то и, случается, больше. Порой ее насильно будят, чтобы накормить. Через трое суток князь рассчитывал уже быть дома.

– Дети где? – спросил он.

– В соседней комнате. С ними Елка.

Годослав вышел, и на минутку зашел в соседнюю комнату, чтобы проститься с детьми и, по возможности, успокоить их. Дети всегда сильно пугались, когда у матери случался приступ…

* * *

Таким образом, в дорогу князь Годослав отправился уже ближе к вечеру, рассчитывая к утру прибыть в Старгород, и надеясь, что будет еще не поздно. Сотня дружинников составляла княжескую свиту. Перед отъездом у ворот Дворца Сокола столпилось полтора десятка самых важных бояр-советников княжества. Но Годослав не планировал брать их с собой, что являлось, по сути дела, отказом от устоявшихся правил, хотя в правление Годослава эти правила ломались постоянно, и так же постоянно устанавливались новые, чтобы вскоре тоже сломаться. Годослав предпочитал жить и править не по правилам, а по целесообразности, чем вызывал, естественно, недовольство среди знатнейших членов правящего общества бодричей. Бояре-советники никак не желали признать за князем право самодержца, поскольку раньше, в давние времена, князь выбирался из их среды на определенный срок в каждом племени, и это была должность, не переходящая по наследству. Предки Годослава сломали эту систему, но бояре до сих пор привыкнуть к такому положению не могли, и не желали смириться. А Годослав не желал принимать воли ненадежных и своекорыстных советников, предпочитая опираться на волю свою и своих ближайших помощников и сподвижников, положиться на которых он мог всегда.

– Как же ты без нас едешь, княже? – спросил боярин Путарь. – Тебе без свиты не по чину такие визиты совершать. Так тебя, чего доброго, примут за какого-нибудь купца. Ты же едешь, мы слышали, в Старгород? Бравлин должен видеть важность приема такого лица, как ты. Свита нужна обязательно, княже. И чем больше нас будет, тем важнее ты будешь казаться.

– Моя забота не в том, чтобы казаться, – сурово и безаппеляционно ответил Годослав. – Моя забота в том, чтобы быть. Со свитой или без нее, я остаюсь все тем же человеком, который сам решает самые важные дела своего княжества. И я желаю делать это…

– Так может, княже, тебе подсказка какая понадобится. Кто ж подскажет? – осмелился перебить Годослава Путарь.

Князю не понравилось, что его перебивают, и он сказал предельно жестко. Так жестко, что Путарь почувствовал холодок, пробежавший по спине.

– И я желаю делать это без чужих никчемушных подсказок, и без ваших помех. Это решено. Разъезжайтесь по домам, – слова князя звучали грозно, но все же он решил напоследок смягчить произнесенное. – Кроме того, что я ваш правящий князь, я еще и просто человек. И еду к своему другу князю Бравлину Второму не с государственным, а с дружественным визитом. Хотя мы можем во время дружеского застолья и государственные дела с глазу на глаз обсудить. Я даже не взял с собой брата князя-воеводу Дражко, хотя он просился. Зачем же я буду вас брать!