Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
— Что я еще не помню?
Голос графини дрогнул. Граф взял ее окольцованную руку и коснулся губами своего фамильного рубина.
— А что бы ты хотела вспомнить?
Она не ответила.
— Что тебе мешает принять действительность без попытки оценить ее своим прежним опытом?
Взгляд Валентины замер на обнаженной груди графа, так и не поднявшись к его лицу, на котором серьезность уже лежала едва различимой тенью.
— Я мертва, — по ее спокойному голосу непонятно было, задает она вопрос или просто констатирует факт для самой себя, не в силах
Граф сильнее сжал запястье жены, вдруг уловив в прежнем живом голосе Валентины мертвые требовательные нотки вильи, возвращения которых безумно боялся.
— Я сейчас дам тебе молока, девочка моя. Сейчас, — его рука легла ей на шею, спрятанную за воротником рубашки, и властно утопила бледное лицо на обнаженной груди. — Ты вилья, дитя мое. Русалка, если так тебе будет понятнее. Но главное то, что ты — моя жена и мать моей дочери. Графиня Заполье, скажи, что тебе еще хочется узнать, прежде чем я открою дверь в твой дом?
Александр не убирал руки с шеи жены, чтобы Валентина не подняла на него глаза, которые вновь могли оказаться суженными злобой.
— Как? Как я стала такой?
— Ты преобразилась в танце, и пусть он был не моим… — граф умолк на мгновение и вопросительно взглянул на светлеющую луну. — Или потому что он не был моим… Девочка моя…
Его длинные с острыми ногтями пальцы переместились Валентине на щеки, и вампир принялся искать в серых глазах живой огонь, но те оставались мутными, как предрассветная дымка небес.
— Я буду благодарным мужем всю вечность. Я никому не обещал подобное после смерти, но нас соединила сама смерть, хотя и пыталась много раз разлучить… Но помнишь же, что сначала было Слово, даже у древних египтян это записано. И слово это — любовь, перед которой даже смерть бессильна.
Александр замолчал, но всего на мгновение.
— В том декабре мы оба не понимали, почему нас так тянет друг к другу, и искали ответы в страхе и в жажде. Наверное, кто-то там наверху увидел и, сжалившись, подарил нам вечность для поиска такого простого ответа — мы полюбили друг друга против воли, против здравого смысла. Только истинная любовь могла подарить нашему ребенку живое сердце.
Граф замолчал и тряхнул головой, словно переводил дыхание, точно сам испугался сказанного или потому, что наконец понял, что такое любовь.
— Я хочу… — Валентина замерла, беззвучно шевеля губами, силясь высказать свое желание увидеть дочь, но с уст ее сорвалось четкое: — Молока. Я хочу молока!
— Я знаю!
Пальцы графа вновь сомкнулись вокруг ее запястья, но в этот раз Валентина все же попыталась освободиться от него. Она выкручивала руку и рычала, пока безвольно не повисла на графе, в бессильной злобе опустившись перед ним на колени.
— Я дам тебе молока, девочка, только успокойся. Я утолю твою жажду, и ты снова станешь моей прежней Тиной. Потерпи, дитя мое… Ты доказала мне на дне пруда, насколько ты сильна.
Она вскинула на улыбающегося вампира глаза, суженные злобой, но едва он коснулся рубина на ее пальце, как глаза вильи широко распахнулись, и дрожащий голос спросил:
— Я не помню ни вас, ни все эти месяцы, которые должна была выкашивать вашего ребенка, ни то, как дала ей жизнь… Разве такое возможно забыть?
Александр улыбнулся, но всего на миг. Голос его прозвучал серьезно:
— Все женщины забывают родовую боль с первой улыбкой младенца. Эта боль, как смерть, необходима, чтобы войти в жизнь. Тебе не надо ее вспоминать.
Валентина продолжала стоять перед графом ка коленях.
— Не буду вспоминать… — прошептала она. — Но обещайте дать мне время привыкнуть к мысли, что мы с вами…
Она опустила глаза к его мокрым войлочным сапогам.
— Не люблю давать пустых обещаний, — граф потянул ее на себя и, поставив на ноги, одернул рубашку. — Я привык спать с тобой в одной постели. Но она у нас широкая, как ты помнишь… Давай постараемся сохранить наш союз ради нашей дочери. И ради нашей любви. Мои слова ведь ты помнишь?
Валентина опустила глаза и закусила дрожащую нижнюю губу.
— Я не могу ответить вам тем же, Александр. Я вас не ненавижу. Я вас просто боюсь. А там, где есть страх, не остается места для любви…
— Я люблю тебя, — повторил вампир четко, поднимая голову жены за подбородок указательным пальцем, словно хотел загипнотизировать ее, навеки впечатать свои слова в ее подсознание, словно те, как теплый свет церковной свечи, могли растопить смертельный холод серых глаз, которые не делал добрыми даже туман из затаенных слез. — Просто повтори мои слова. Это же заклинание. Разве ты забыла?
Валентина смотрела в глаза мужа, не мигая: только с глаз ее слетела последняя влага, и они стали сухи, будто все слезы были выплаканы на крыше в безумном смертельном танце, в котором ее закружил Дору. Она пыталась разомкнуть губы. Но тяжелые оковы смерти сковали ее язык: зубы закрылись, как тяжелые замковые ворота, не желая выпустить на свободу ни единого звука. Граф смотрел на нее с надеждой. Но надежда таяла, как таяла вокруг них ночь, уступая место свету, в котором ему не было места, но который хоть немного, но грел ледяную душу вильи.
— Значит, для этих слов не пришло еще время, — рука графа вновь сжала запястье жены. — Идем. Я хочу напоить тебя молоком до рассвета и, если ты позволишь, остаться с тобой…
Валентина ничего не ответила. Даже не кивнула. Только покорно занесла ногу для первого шага, но не посмела переступить порог дома раньше его хозяина.
— Значит, не все потеряно, — больше для себя, чем для своей спутницы, прошептал граф. — Идем! Рассвет!
Александр отворил дверь в гостиную и вошел первым, но потом сразу же пропустил жену вперед. Валентина, не глядя по сторонам, пошла к лестнице и начала подниматься по ней, не поднимая глаз от ступенек.