Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
— Зачем мы всякий раз чиним этот балдахин! — расхохотался Александр. — Знаешь, а мне и не по нраву твоя покорность! Ну же, ударь меня, укуси… Ну же…
Граф выжидал, но Валентина продолжала лежать придавленная его телом неподвижно, смотря в его лицо полными недоверия глазами.
— Ты не проведешь меня, — зашептал граф, вытаскивая из-под коленки ткань балдахина. — Я теперь прекрасно знаю твой норов! Лучше расскажи мне сказку про то, как «умерли они в один день и родилась у них дочь, и были они счастливы и неразлучны до скончания веков…»
Валентина
— Вы пользуетесь своей силой и моей беззащитностью перед дикой природой, чтобы уйти от ответа.
— Я разве не отвечаю на твой вопрос? — усмехнулся граф. — Я рассказываю, какой ты была весь этот год со мной.
— Я спросила, зачем вы признались мне в любви? Я вам не верю, вы не умеете любить. Ваше сердце мертвое, как и мое…
— Может, потому, что эти слова ассоциируются у живых людей со счастьем, а я счастлив: у меня есть жена и дочь,
— Александр, верните мне память! Верните мне память! Я не могу постичь вас нынешнего… Вы не тот, с кем я рассталась в Петербурге. Я вас не знаю и потому не смогу полюбить…
— Ты не хочешь любить меня, маленькая вилья, потому что любить против твоей природы, но я научу тебя, милая моя, научу… Как учат маленьких детей, своим примером…
Он так и не выпустил ее запястий и теперь другой рукой пытался ухватить Валентину за нос, чтобы та прекратила уворачиваться от его поцелуев. И вот наконец длинные ногти сомкнулись на кончике ее носа, подобно щипцам для сахара. А ногой он сбросил с кровати оторванную ткань балдахина, подняв столб пыли. Валентина тут же прикрыла рот ладонью, чтобы подавить кашель, но тот все равно вырвался наружу надрывным стоном.
— Эта дурная привычка вскоре оставит тебя, — сказал граф, отводя руку от ее лица. — Пора начать жить по новому.
— Александр, вы точно пьяный! Это мое молоко так на вас подействовало? Какая жизнь, когда мы оба мертвы! — расхохоталась Валентина, но вдруг действительно чихнула. — Ой… Кто бы мог подумать, что мертвые способны чихать и чувствовать пыль…
Граф вновь завладел ее запястьями и притянул к себе.
— Позволь тогда и мне задать глупый вопрос! Любая женщина мечтает, чтобы подле нее у мужчины голова шла кругом! Так почему тебя удивляет, что у меня с языка слетают разные глупости?
— Мечтает, конечно, но вы… Вы же не обычный мужчина, вы почти что трехсотлетний вампир. И вам каноном не положено сходить с ума…
— Каким каноном? — теперь пальцы графа нежно сжимали Валентине щеки, но губы его не касались ее губ, будто он действительно ждал ответа и, не дождавшись, продолжил: — В сказке нет канонов, в ней каждый рассказчик — творец. Я не нравлюсь тебе таким? Но ведь ты точно не хотела меня холодного и циничного, каким я был в кабинете, когда поил тебя живую кровью. Тина, милая, ты привыкнешь ко мне такому, ведь я привык к своей маленькой бестии. И даже полюбил ее.
Его губы скользнули по ее плотно сжатым губам, но сумели задержаться на них лишь секунду, потому что в другую граф уже навзничь лежал на кровати, пытаясь вырвать волосы из цепких пальцев разъярившейся фурии.
— Зачем, зачем только я назвал тебя бестией?! Моя маленькая Тина… Вернись, скорее вернись в свое такое желанное мной тело, умоляю… Я больше никогда, никогда не позволю себе вольность в обращении с тобой… Тина, милая, остановись! Тика! Услышь же меня! Услышь, что я люблю тебя такой, какая ты есть. Я люблю тебя!
Светлые волосы тут же упали ему на лицо, и тело вильи обмякло и, вновь обратившись в гуттаперчевую куклу, рухнуло ему на грудь.
— О, нет!
Граф тут же приподнялся на коленях и откинул с лица вильи волосы, чтобы увидеть полузакрытые глаза, но в них не было ледяного блеска, в них тускло сиял живой огонь.
— Я очень хочу спать, — Валентина с трудом разомкнула губы. — Я смертельно устала…
Граф прижал ее к груди и принялся ощупывать лицо, плечи, руки, ища хоть какие-то признаки сопротивления. Он боялся вновь оказаться с бездушной тряпкой в руках
— на сей раз посреди серости дня, как всего пару часов назад в темном ночном небе. Но Валентина все же дернулась и попыталась отстраниться от него, схватившись рукой за столб балдахина, чтобы не упасть. Подбородок ее касался шеи, волосы падали на лицо, скрывая закрытые глаза, а пальцы скользили вниз, пока наконец Валентина клубочком не свернулась в изножье кровати.
Долгое мгновение она лежала неподвижно, и граф такой же мертвой громадой возвышался над ней, не в силах протянуть руку и отвести сероватые пряди с бледно-прозрачного лица. Но вдруг плечи мертвой дернулись, голова приподнялась, и Валентина вновь сильно чихнула, прикрывая нос ладонью.
— Прости, — граф за руки оттащил ее на середину кровати. — Потерпи, — и дотащил до подушки. — Ложись.
Он аккуратно завел неровно обрезанные им пряди за ухо, коснулся пальцем лба и запечатлел на нем поцелуй:
— Спи, а я буду смотреть на тебя спящую. Как и мечтал.
— Спите, Александр, и отпустите мою руку. Вы же мне муж, а не тюремщик…
— Есть жены, которых приходится держать за руку даже во сне, — улыбнулся граф и прилег рядом, просовывая руку под невесомое тело жены, чтобы сомкнуть кольцом пальцы под ее грудью.
— А мне это нравится, — сквозь сон прошептала Валентина.
Или же это граф сквозь сон пожелал услышать подобное.
Глава 25 "Лягушачья кожа"
Александр Заполье не мог никак решить, сколько же он проспал. По всей видимости, забытье оказалось недолгим: в комнате оставалось подозрительно светло, словно ставни и плотные портьеры приобрели способность пропускать в царство мрака убийственный солнечный свет. Или же этот свет исходил от спящей рядом жены. Александр снова прикрыл веки, погрузив себя в пучину сожаления о том, что так грубо вырвал у Валентины ласку. Он не был пьян, он просто захлебнулся счастьем, испив его не глотками, а залпом из неожиданно протянутого самой Смертью бокала.