Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
— Простите меня… — выдохнула Ива и привалилась к дверному косяку.
Валентина подняла на нее свои бесцветные глаза и улыбнулась краешком губ.
— Его здесь нет, — ответила она тихо и оттолкнулась от воздуха ногами.
— Я к вам пришла, графиня… Как раз от него.
— Ко мне? Ты уверена? В этом замке есть еще одна графиня, и она-то настоящая… А я всего лишь пленница тут. Рабыня…
— Граф просил передать вам просьбу дождаться его.
— А я никуда не тороплюсь, мне нравятся качели… Они напоминают мне полет… Кто бы мог подумать, что
— Я понял.
Александр стоял в дверях и с нескрываемым удовольствием смотрел на колыхание плотной серебряной ткани, вздымавшейся вокруг тонких босых ног вильи, подобно колоколу. Он уже вынул дочь из слинга и держал на своем плече, придерживая за головку, которую малышка упрямо пыталась оторвать от отцовского плеча. Она недовольно запищала, борясь за отобранную свободу, и ее мать спорхнула с качелей и опустилась на пол прямо у ног графа, впившись серыми щелками в его расширенные от сдерживаемой боли темные глаза.
Бледные губы вильи расползлись в довольной улыбке, а руки, подобно хищным когтям, опустились на тельце ребенка поверх холодной руки вампира, спрятанной в теплой бархатной перчатке. С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока улыбка не сползла с лица вильи. Валентина отпрыгнула обратно к качелям, цепко держа дочь в руках. Ива выдохнула и сползла на пол по стене, обхватив колени руками, а граф, оставаясь прикованным к порогу, наградил ее многозначительным взглядом, от которого служанка подскочила, словно от удара плетью, и прошмыгнула под его рукой в коридор.
— Тина, позволь мне поговорить с тобой.
Вилья не подняла головы от ребенка, тихо мурлыкая что-то себе под нос, медленно раскачивая качели. Тогда граф прошел в комнату и присел на один из пеньков, расставленных в комнате на манер знака бесконечности, скорее всего по какому-то замыслу профессора Макгилла. Граф стянул с рук бархатные перчатки, сунул их за пазуху и скрестил бледные пальцы у себя на коленях. Он глядел на руки вильи и на сверкающий в темноте рубин, который та приняла обратно и, даже облачившись в серебряную рубаху, не сняла.
— Сегодня не пятница. Чего ты ждешь?
— Да я и в пятницу нежеланный гость, — вздохнул граф. — Но это меня нисколько не тревожит. Многие молодые отцы ждут дольше. И если ты только для этого нацепила на себя серебро, то можешь снять рубаху. Я не приближусь к тебе.
— Нееет, — потянула Валентина, вновь растягивая бледные губы в ухмылке.
— Мне нравится причинять тебе боль… Я все жду, когда ты научишься получать от нее наслаждение… Ведь ты же требуешь от меня наслаждаться моим заточением…
— Тина, — граф продолжал держаться спокойного тона. — Не пора ли нам дать имя нашей дочери?
— Моей дочери, моей, — нараспев отозвалась вилья. — Только моей… Я не фея, чтобы воплощать в жизнь твои мечты. Ты сам сказал мне, что вилья совсем не фея…
— Тина, дай ей имя. Я приму любое как эпитафию на свою могилу…
— Эпитафии пишут на мертвом языке. Авила. Мою дочь зовут Авила. Птица. И тебе не отобрать ее крыльев, потому что они в ней. Это ее природа. Это мой дар ей.
— Тина, я очень прошу тебя не убиваться. Брина не желает помочь тебе. Она мстит мне через тебя. Неужели тебе нравится быть орудием мести? Однажды ты нашла в себе силы побороть ее. Отчего же сейчас ты склоняешь перед призраком свои колени?
— Потому что я больше не верю в сказки, в которых чудовище превращается в принца. Чудовище остается чудовищем, а клетка всегда будет клеткой. Даже Бог дал своим детям право выбора, а ты отобрал мое яблоко, потому что ты трус, Александр.
— Я не трус, — все так же спокойно отозвался граф. — Но я хочу счастья.
— Его не взять силой. Неужели история с Бриной тебя ничему не научила? Ты смешон и жалок, Александр. И я никогда тебя не полюблю.
— Доброго дня, милая, — граф с шумом поднялся с пня. — Поцелуй за меня Авилу и не порти себе день напрасными поисками.
— Я не остановлюсь никогда. Я желаю свободы, и тебе не дано убить во мне это желание.
— Я никогда не собирался убивать его, Тина. Я предложил тебе взамен любовь. Неужто одинокая свобода тебе милее заточения со мной?
— Ты не предложил мне свою любовь, — зло усмехнулась вилья. — Ты мне ее навязал. У меня не было выбора.
— А если бы я дал его тебе?
— Но ты никогда его не дашь. Потому что ты трус. Потому что ты помнишь, как я взяла ключи. Ты — трусливое чудовище.
Больше она не смотрела на него, снова растворившись в своем материнском ворковании. Граф медленно двинулся к двери, осторожно прикрыл ее, как врата в земной рай, и уставился на темную фигуру профессора Макгилла.
— А вы не думали поговорить с Бриной? — начал без приветствия Эмиль.
— Думал? Я говорил с ней и не раз. Она не желает мне отвечать.
— Может, вы не так просите?
— А чего вы хотите добиться, профессор? Чтобы женщина смирилась со своим поражением? Профессор, вы слишком мало читали книг о любви. Этого не было, нет и не будет. Женщина никогда не смирится. Ни с чем. Фатальная женщина. А именно такими наградила меня злорадная судьба. Кстати… Простите меня.
Граф без стука распахнул дверь в сад.
— Тина, если у тебя будет минутка, то мне хотелось бы на закате обсудить с тобой поездку в Петербург.
Она ничего не ответила, и Александр захлопнул дверь.
— Куда?
— Спроси Дору.
Эмиль нашел брата подле горбуна, склонившегося под тяжестью амбарного замка и стопудовой цепи.
— Я поставил на склеп кодовый замок. Убери эту дурь — она сбивается кочергой!
— почти взвизгнул юный граф и обернулся к брату. — Ну скажи ему свое веское профессорское слово!
— У отца запоздалое свадебное путешествие?