Последний ход за белой королевой
Шрифт:
– А это моя любимая картина.
Она вынула рамку, на которой не было холста.
– Но здесь ничего нет.
– Она называется «Время». Мы не можем увидеть время, но оно существует. Мне уже скоро сорок. И все сорок лет время существовало, но я его не замечала. Я могу часами смотреть на эту картину. И вижу тех, кто есть, и тех, кто были. Плохие, хорошие, но были. Сначала у меня портится настроение, но потом чувствую прилив сил. И хочется работать. Ты торопишься?
– Нет.
– Тогда самое время приступить к повторению решения второй проблемы.
Картину «Фокусники» я повесил у себя в кабинете в Орландо. Как-то один джентльмен, глядя на нее, изрек:
– Это хорошая копия. Она мало чем отличается от подлинника. Где же я видел подлинник? Ну, конечно, в новом музее Дали во Флориде. Я не ошибся?
– Увы. Подлинник находится в Испании, в Фигерасе, – поправил я.
– Ну да, конечно, в Фигерасе! Как я мог ошибиться!
Фокусники. Очень много фокусников!
Я часто думаю: если бы у меня была картина «Время», я бы тоже часами смотрел на нее. И видел бы тех, кто есть, и тех, кто были. Плохие, хорошие, но видел бы всех. Кажется, Вирджиния Вульф написала: «Если живет, значит, это обязательно». У Маяковского сложнее: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». И я тогда вспоминаю портрет Маяковского в «Сташ-кафе» и художницу с рамкой без холста.
179. Правда и жизнь
Через день Билл узнал адрес дома, который купил Самоцветов.
Из гостиницы я выехал в десять утра. Дорогу в Сант-Агату я помнил; будучи в Монреале, я пару раз ездил туда в немецкий ресторан на берегу озера. Около двенадцати я свернул с трансканадской дороги на улицу «Принсипаль», действительно главную улицу маленького живописного городка Сант-Агата де Мон. Повернул сначала на «Нантель» потом на «Норманди» и остановился около дома, номер которого назвал мне Билл.
Дверь открыла женщина лет тридцати в легком пестром платьице и в тапочках.
– Игорь дома? – небрежно бросил я. Так спрашивают друзей, которых не видел дня два.
– Дома, дома. Сейчас позову.
Из комнаты появился Игорь.
Я не видел его лет двадцать, а то и больше. Но узнать его было можно. Он посмотрел на меня и начал соображать, кто я.
– Лонов. Не узнал?
– Женька. Сразу не узнал, а вот присмотрелся… Годы.
– Годы, – согласился я. – Я тебя на улице не узнал бы. А вот тоже присмотрелся…
– Заходи, заходи. На веранду.
Женщина стояла рядом и улыбалась.
– Марфуша, нам бы отметить встречу, – распорядился Игорь. – Это мой бывший коллега. Женя Лонов.
Мы прошли на веранду. Полукруглой формы, она выходила на озеро. В этом месте озеро было нешироким, и был виден другой берег.
Появилась Марфуша с бутылкой коньяка, поставила на стол между креслами и удалилась.
– Как ты меня нашел?
– Случайно. Узнал, что некто Игорь Семицветов торгует картинами. Спросил адрес у одной дамы в Монреале.
– Верно-верно, – заспешил Игорь. – Только вот «не торгую», а «торговал»… Давай за встречу. На обед останешься?
– Останусь.
– Вот и отлично.
Он открыл дверь. позвал:
– Дуняша.
Снова появилась его супруга, на сей раз в туфлях.
– Женька у нас останется. Давай готовь обед.
Она ушла.
– Как ее зовут? – удивился я. – То Марфуша, теперь Дуняша.
– Вообще-то ее зовут Тамара. Марфуша она потому что «Марфуша наша веселее всех». А Дуня, потому что «Дуня, давай блинов с огня». Это чтобы не забывать корни. Этимология.
Я не понял, почему «этимология».
– Это не она, случаем, картины рисует?
– Какие картины? – не понял Игорь.
– Мне рассказали, что ты продаешь картины какой-то художницы, которую выдаешь за латиноамериканку. А кто рисует на самом деле…
– На самом деле это настоящая латиноамериканка. Этна Валарде. Ты ее, конечно, не знаешь?
– Не знаю.
– А вот мужа ее знаешь. Хорхе дель Прадо. Бывший генсек перуанской компартии. Юрий Владимирович дал команду поддержать его жену. Она художница. Кстати, очень хорошая. Жила и работала в Мексике. И я получил задание купить ее картины. И купил три десятка картин.
– Контора оплатила?
– Ни одного песо. У меня была в Перу одна компания. Мы с ней проделывали всякие номера. Понимаешь, какие.
Я понимал.
– Я купил картины через нее. А тут арестовывают местного министра. А я с ним имел дело. Пришлось срочно улетать. Давай выпьем за те годы.
– С удовольствием.
– Три года назад я нашел ребят из этой компании. Они по-прежнему занимаются тем же. И по крупному. Картины у них числились как моя собственность. Валялись где-то на чердаке. Но аккуратно завернуты и хорошо сохранились. Они мне их сразу отдали. Твое – бери. Я открыл салон в Вермонте. Скажу тебе, Женя, открыл не для прибыли, а для легализации в Америке. Сначала картины не покупали. Потом понемножку. А потом… Веришь, Женя, последние шли по сто тысяч долларов. А когда я приехал в Монреаль, американец заплатил за лот из трех последних картин пятьсот тысяч. Я купил этот дом. Отошел ото всех дел. Живу в свое удовольствие.
– Ты продал все картины?
– Все. Почти все. Одну картину оставил. Пойдем, покажу.
Вы вошли в комнату, тоже выходящую на озеро. В центре стоял письменный стол, у стен – шкафы с книгами.
– Это мой рабочий кабинет. Смотри.
Между шкафами висела картина. Две женщины со строгими лицами.
– Эта картина называется «Правда и жизнь». Кто из этих женщин – правда, кто – жизнь, не знаю. Но это неважно. Посмотри.
Женщины были похожи друг на друга, одинаковые прически, одинаково одеты. Единственное, что их отличало, – глаза. Взгляд одной был мудр и печален, другой – насторожен и упрям. Правда и жизнь.
– Я никогда не продам эту картину.
Появилась Дуня-Марфа:
– Мальчики, к столу.
За обедом Игорь рассказывал, какая у него жена кулинарка, а та говорила о погоде. Словом, светская беседа.
Когда Игорь начал говорить о соседях, я спросил его, плавал ли он на экскурсионном кораблике по озеру.
– Плавал.
– А гид рассказывал, кому принадлежали виллы на том берегу?
– Рассказывал.
– И про Риббентропа рассказывал?
– Нет.
– Это потому что у тебя плохой французский.