Последний хранитель
Шрифт:
— А если и я? — Что, если и ты? — Тоже тебя погремухой: не Антон, а, допустим, Сид? Сид — мое звездное имя, а в совсем недалеком прошлом — псевдоним для служебных сводок — производное от английского «sea» — «море» и «diabolic» — «черт». «Sea diabolic» — так когда-то меня прозвала одна из испанских газет. Только для Сашки Мордана проще считать, что Сид — это мое погоняло. — Допускай, — усмехнулся я, — в отличие от тебя, не обижусь. Не знаю, вынес ли Сашка что-нибудь путное из этого разговора, но в своем резюме был краток: — Ладно, сволочь, попомнишь! Это у него шутки такие, солдатские. Сблизились мы с ним года четыре назад, осенью. Я тогда в ремонте стоял. Как-то, вдруг, вспомнил, что Сашка заядлый грибник. Я вытащил его из родного пивбара, а в качестве компенсации купил ему ящик пива. Что удивительно, он не протестовал. Пока бродили по склонам, болтать было неохота: грибов — хоть косой коси. Пиво пили вместо воды, и оно выходило потом. Ближе к вечеру
Тайником оказалась обычная ниша под обломком известняка. Была там еще солдатская фляга со спиртом и пара стволов. Мы, естественно, причастились. — Давай постреляем? — вдруг, предложил Мордан. — Ты, часом, не перегрелся? — А мы потихоньку, — Сашка достал из ниши промасленный сверток, разложил на траве его содержимое. — Ого! — изумился я. — «ПБ», — хвастливо сказал Мордан, — Модель пистолета Макарова с несъемным глушителем, разработан для элитных подразделений спецназа! — Ого! — опять повторил я. — Напрасно ты так, — почему-то обиделся Сашка. — Я действительно хорошо разбираюсь в оружии. Можно сказать, с детства. Мои ведь родители тоже… — Помнишь их? — спросил я, чтобы загладить свою вину. — Не–а, — ответил он с деланным безразличием, — а вроде был большенький, когда их… не стало. На фотографии сразу узнаю, а на память совершенно не помню. Даже представить себе не могу. Бывает, приснятся ночью, а вместо лиц — белые пятна. Они ведь все время по заграницам, только работой и жили. Возможно, и нас с Наташкой сделали «для прикрытия». Я, кстати, в Брюсселе родился. А рос на Тамбовщине. Меня, в основном, дед воспитывал. — Хреново воспитывал. — Много ты понимаешь: «хреново!» Я ведь в школе на отлично учился. В мореходку играючи поступил, а конкурс был сумасшедший: семнадцать рыл на одно место! Избрали комсоргом роты, был кандидатом в члены КПСС. Сашка сделал короткую паузу для возгласов и оваций, но я промолчал. Только мысленно спросил: «А потом?» Но он этого не заметил: — А потом все в одночасье рухнуло. На плавпрактику только трое из нашей роты уходили индивидуально. Я в том числе. Попал в СМП, в Архангельск. Оттуда вернулся с волчьим билетом. Представляешь характеристику? – «в политических убеждениях занимает левую сторону. Партийная, комсомольская, и общественные организации теплохода «Николай Новиков», считают, что курсант Ведясов не достоин звания советского моряка». — Как, как ты сказал?! Левую сторону?! Или ты что-то путаешь, или ваш помполит с теорией не дружил! — Мамой клянусь! — Сашка чиркнул ногтем большого пальца по верхней челюсти. — Цитирую без купюр! — Ну, не знаю, — задумался я, — такой слог, такой пафос! Что ж такого ты смог сотворить? Но, бьюсь об заклад, это будет покруче любой контрабанды. Может, «шерше ля фам»? — Какой там, на хрен, «ля фам»? Мы стояли на линии Игарка – Италия. Есть у них порт такой — Монфольконе. Экспортный пилолес сплавляли для макаронников. То ли бес попутал, то ли к слову пришлось? Точно не помню, с какой такой стати я решил процитировать Маркса? Один, мол, из признаков отсталости государства, если оно торгует сырьем. А этому пегому донесли. Он и давай слюной брызгать: — Щенок шелудивый! Тебя на народные деньги учат, кормят и одевают! А ты, своим языком поганым, грязью страну поливаешь! Кто бы другой сказал, я бы стерпел. А этот… помполит называется! Весь рейс у матросов сигареты стрелял! Ну, я и взвился: — Ты, — говорю, — дерьмо из-под желтой курицы! Это ты, своим языком поганым у буфетчицы секель лижешь! А она за это в сейфе твоем свою контрабанду прячет! И весь экипаж закладывает: кто, что, кому говорил. — Так и сказал? — Так и сказал. — А он? — А у него инфаркт. Чуть не помер. С тех пор и пошло-поехало. Из мореходки чуть не поперли. Спасибо отцу твоему, отстоял. Вызвал меня замполит отделения, трахнул кулаком по столу: — Запомни, — сказал, — за тебя ручаются очень большие люди. Я пошел им навстречу. Сделай так, чтобы мне не было стыдно за это решение. Да только куда там! В жизни, как в боксе: одно дело, если ты поднимаешься сам и совсем другое — если тебя поднимают другие. Покатился я под уклон, и нет ему конца края. Сашка задумался и вздохнул. Я промолчал. И он оценил это молчание — молчание человека, прошедшего путь, на который ему не хватило терпения или удачи. Ведь все мы в те годы были такими.
Нет, это же надо, сколько удивительных фокусов я наворотил в этом году! Дождь в гостиничном номере, это уже что-то! Жаль, что не помню. Пора прекращать пить.
— Александр! — внезапно спохватился отец, — где свежее пиво?
— Где яблоки, где пожрать, где высшая справедливость? — тем же тоном продолжил я, подражая его голосу, и заржал.
В округе стало
К торжественному столу пригласили не всех. Уважили только Контура и еще одного бригадира — очень своеобразного человека по кличке Штос. Еще его, за глаза, почему-то называли Угором. Такие люди как он, нужны в любом коллективе., как в доме громоотвод. У каждого в жизни случаются черные дни. Но глянет страдалец на, вечно унылую, физиономию Штоса и, вроде как, полегчает: «Ты смотри, а этому еще хуже!»
Угор наверное и родился несчастным. Его нормальное состояние — с глубокого бодуна. И сколько бы он ни выпил, похмелье не проходило. Бригадир оставался в одной поре, с вечным желанием «подлечиться». А потом, неожиданно для окружающих, и для него самого, в организме отрубался какой-то рубильник, и он припадал к столу, так и не придя в заветную «норму».
— Вот увидишь, когда проснется, обязательно и спросит: «А какое сегодня число?» — прояснил для меня Мордан, когда Штоса отправили баиньки.
— Неужели опять забудет?
— Для него, если хоть часик поспал, значит, настало утро нового дня. Весь коллектив знает, что стрелку забили вчера, и только Угор — что неделю назад.
— Кстати, о стрелке! — вдруг, спохватился Контур и вышел из-за стола.
— Ик! — отозвался «спящий» в подтверждение этих слов.
— Но в драке не заменим! — Мордан, как рачительный командир, отмечал также и все «плюсы» в развернутых характеристиках на своих подчиненных. — Даст, бывает, человеку по кумполу — сотрясение мозга. Захочет — черепушку провалит. А может и так долбануть, что стоит бедолага вроде при памяти, а под ним половицы — хрясь!!!
Все засмеялись. До сих пор обходились только общими фразами. Темы для разговора, если они и были, не входили в категорию «для общего пользования».
Я знал, что Мордану нужно подаваться в бега. Он метил на юг. После того, что случилось, упрятать его за решетку — дело чести местного ОВД. А кроме того, где-то там проявились следы нашей сестренки Наташки. Воровской телефон указывал на Кавказ. Вот он и хотел оградить ее от возможной беды. Хотел, но не мог. Наряду с прочими «непонятками», я, как гипс на обеих ногах, тормозил ему «всю мазуту». И ведь, не снимешь эти оковы без высшего дозволения!
— Давеча слышал, как поезд гудит, — двинул я пробный шар, — и такая тоска меня одолела! Плюнуть на все, рвануть на юга, «оторваться» по полной программе... ты как, Сашка?
Мордан чуть не подавился соленой рыбой.
— Это тебе-то рвануть на юга?! — вымолвил он с презрением. — Весь город в твоих портретах. Чтоб они референдум так рекламировали, мать их с субботы на воскресенье. На-ка вот, полюбуйся: у проходной пивзавода с десяток таких же висит.
Он достал из-за пазухи сверток из плотной бумаги, развернул и бросил на стол.
— Ого! — изумился я, — с трудом сам себя узнаю: вот это рожа! А надпись вполне удалась. Гудит, как набат: «Обезвредить преступника!» Но, все равно, без души поработала типография. По этим же самым приметам, можно разыскивать и Угора.
Это работа на подсознание, — пояснил отец. — Человека, хлебнувшего зоны, с первого взгляда определит даже начинающий мент. Взгляд у него настороженный, волчий, неискренний. Портретные фотографии выдают только на руки участковым и оперативникам, но редко когда помещают на уличные плакаты. Это чтобы преступника не спугнуть, не заставить его поработать над изменением внешности. Здесь черной краски не пожалели, чтобы страшней вышло, чтоб в подсознании гражданина портрет отпечатался, чтоб даже не сомневался: если встретят нечто, хоть отдаленно похожее, сразу бежал стучать. Статистика утверждает, что с помощью неравнодушных граждан, по одним и тем же приметам, милиция задерживает от двух до трех человек, разыскиваемых по другим делам.
— Вы слышали, волки?! — мгновенно отреагировал Сашка, — с завтрашнего дня будем учиться улыбаться глазами! А ты говоришь «на юга!», — Мордан повернулся ко мне, — какие там на хрен юга?! Дороги, вокзалы, аэропорт — все перекрыто, мышь не проскочит! Вон, у Штоса спроси, как ему дежурилось вчера в Мурмашах. Бедные пассажиры! Детские коляски — и те проверяли. Так что, думать забудь!
— Спросишь его! Да, кстати, а что он там делал? — спросил я на всякий случай.
Сашка с опаской взглянул на отца. Тот укоризненно покачал головой:
— Ладно, чего уж там, говори.
— Да, тут вот... Евгений Иванович просил проследить за покойниками. Ну, за теми, которых ты в гостинице покрошил. И, если удастся, сфотографировать это дело: кто привез, кто сопровождает...
— Удалось? — я чуть не подпрыгнул от радости.
— Куда там! — скривился Мордан, — проще самому застрелиться! Сделали исподтишка несколько смазанных кадров: спины, очки, поднятые воротники...
Интересно, — подумалось мне, — это уже интересно:
— А гробы они не вскрывали?