Последний интегратор

Васильев Николай Федорович

– - Тюменев?
– - сказал он, что-то записывая.
– - Что у вас, Тюменев?

Как будто не он меня вызвал, а я сам к нему припёрся.

– - Последний экзамен?
– - спросил он.

– - Да, по латыни, -- сказал я.

– - И что получили?

– - Четвёрку.

– - Поздравляю. Но можно было лучше. Ведь можно было?

Я думал о том, зачем он меня вызвал. Это же не гимназия, а он не классный руководитель, чтобы ругать каждого за оценки.

– - Вы ведь член Студенческой дружины, -- сказал ректор.
– - Почему не носите

нашивку?

– - Не успел пришить, -- соврал я.
– - Завтра пришью.

– - Может быть, вы против Студенческой дружины?
– - сказал ректор.

– - Не против, -- сказал я.
– - Завтра пришью -- не оторвёте.

– - Вы остроумный человек, -- сказал ректор.

Он встал, подошёл ко мне и предложил садиться. Мы оба сели. Ректор взял в руки карандаш.

– - А чем вы занимаетесь, помимо учёбы?
– - спросил ректор.

– - Помогаю музейщикам, -- сказал я.
– - Копаю подземный ход в овраге за музеем.

– - А чем занимались до раскопок?
– - сказал ректор.

– - Ходил в Луна-парк.

– - И девушка, конечно, есть?

Я не ответил.

– - И подраться вы тоже любите.
– - Он обвёл карандашом моё лицо.

Я опять не ответил.

Ректор оглянулся на дверь, как будто боялся, что кто-нибудь войдёт.

– - А чем ещё? Есть у вас какое-то важное занятие?

Я молчал.

– - У вас есть важное занятие, -- утвердительно сказал ректор.
– - Почему вы скрываете? В этом нет ничего постыдного. Вы работаете в Интеграционном комитете. Проводите там много времени, получаете жалованье. Хорошо знакомы с Александром Дмитриевичем Карапчевским.

Мне не понравилось, каким тоном он произнёс имя Карапчевского.

– - А разве работа в Инткоме -- это нарушение институтского устава?
– - спросил я.

– - Конечно, не нарушение, -- сказал ректор.
– - Я только приветствую ваше желание принять участие в интеграции. Наш город прославился на всю страну как площадка для интеграционного эксперимента. Но вот вопрос: насколько эта работа совместима с учёбой в Педагогическом институте? Совместима ли?

– - Я работаю только полдня. А полдня учусь.

– - А как же библиотека? Как же подготовка к семинарам, к экзаменам? Вы сами говорите, что на экзамене по латыни получили четвёрку. А если бы вы не работали в Интеграционном комитете, то что бы вы получили?

– - Тройку, -- сказал я.

Ректор засмеялся.

– - Вы остроумный человек. Я ценю в людях остроумие. Но чтобы добиться успеха в жизни, мало остроумия. Знаете, что нужно, чтобы добиться успеха в жизни? Знаете?

Он так наседал, что заставил меня ответить:

– - Не знаю.

– - Нужно выбрать себе правильное занятие, -- сказал ректор.
– - Нужно выбрать одну-единственную дорогу и идти по ней, не сворачивая. У меня в молодости тоже был выбор: остаться на заводе или идти в науку. Я выбрал науку и не жалею о выборе. А если бы вам предложили выбрать одну-единственную дорогу, что бы вы выбрали? Учёбу в Педагогическом институте или интеграцию?

Так

вот на что ты намекаешь, подумал я. И как я сразу не догадался? Ещё один диффер!

– - Я вас не заставляю, -- сказал ректор.
– - Не имею права вас заставлять. Но поверьте опытному педагогу, что продолжение работы в Интеграционном комитете -- или где-то ещё -- только отвлечёт вас от учёбы. Вы перешли на третий курс, а это самый сложный курс. Спросите у старших товарищей. Многие срываются, бросают учёбу. Зачастую это происходит из-за посторонних занятий.

– - А как же Студенческая дружина?
– - спросил я.
– - Она не будет меня отвлекать?

– - Это только на время каникул, -- сказал ректор.
– - Можете считать, что это наш эксперимент. Надеюсь, вам всё понятно?

Мне всё было понятно. Мне было понятно, что если видишь небольшого начальника, который сидит за Т-образным столом перед портретом большого начальника, то знай: этот человек -- диффер. Не нужно с ним разговаривать. Не нужно ни о чём его просить. Не нужно ни в чём его убеждать.

* * *

Солнце не показывалось после той грозы над Островами. На улице было серо из-за низких туч. От осеннего дождика при сильном ветре костенели пальцы на руках. Этот летний холод был хуже любого мороза. Но Гуровский свитер под курткой обволакивал моё тело приятным теплом.

Дверь в комитет была заперта и опечатана полицией. Окно рядом было полностью выбито и закрыто упавшим шкафом. Вокруг крыльца валялись насквозь промокшие папки и отдельные бумаги. Я заметил папку "О-ва (II)". Она была пустая. Когда-то в ней хранились карты Островов. Значит, опять было нападение. От ненависти я перестал чувствовать дождинки, которые текли по лицу. Или это были не дождинки, а слёзы?

Я пошёл в префектуру к Никите Максимовичу. Никмак разговаривал с какими-то людьми в мокрых плащах. Когда он увидел меня, то быстро с ними распрощался. Я спросил, что произошло в комитете.

– - Полный разгром, -- сказал Никмак.
– - Полнейший.

– - А что с Александром Дмитриевичем?

– - В комитете никого не было. Вандалы вломились, всё разрушили, всё, как бы это мягче выразиться, обгадили и удалились.

– - А комитетский архив?

– - Ничего не уцелело. Порвано, сожжено, выброшено под дождь, украдено. Приезжал инспектор полиции. Он уже уверен, что это простое ограбление.

Мы сидели в кабинете Никмака и молчали. Вся работа Карапчевских по сбору архива, вся моя работа по приведению архива в порядок пошла к воронам. Взять бы этих вандалов за шкирки!..

Я вспомнил о поджигателе.

– - Его отпустили, -- сказал Никмак.
– - Отсутствие улик, отсутствие свидетелей. Преступления вообще не было. Дорога и дома на Островах загорелись из-за молний.

Я рассказал ему о разговоре с ректором. Никмак пообещал, что позвонит ректору. Хотя если меня захотят исключить, то что сможет сделать Никмак?