Последний из Двадцати
Шрифт:
— С этой штукой, ну, риурм, перстень, кья знает, как ты её сам зовёшь — она признает в тебе господина.
— Сбой! Отсутствуют данные о… — автоматон не успела договорить, как Чавьер угостил её тумаком прямо по голове, рядом стоящий чародей вздрогнул от неожиданности.
— Ты не слушай, что она щебечет про сбои — так и должно быть.
— Берут меня, однако, сомнения… — Рун прищурился, как будто в надежде прожечь Чавьера взглядом насквозь. Тот по-прежнему был невозмутим.
И в самом деле, проглотив очередное сообщение о сбое, голубое
— Что же, в ней не повредили ничего важного кроме питающего слота?
Чавьер ответил чародею широкой улыбкой.
— Зависит от того, чего хочешь услышать, братец. Если правду, то грудак ей разворотила — архи не поплачь. Живого места нет. Бронепластина пробита насквозь, несколько переломов в ручных связях. Нарушения… в матрице личности.
— Абра-кадабра, алаказам, — закончил за него Рун и выдохнул. — Мне это почти ничего не говорит.
— Ну а кто бы мог подумать, чарун. Если понятными тебе словами — иногда она будет сбоить и позволять себе малость лишнего. Не подчиняться…
— И зачем тогда она мне нужна? — Руну, в самом деле, при всём остальном разве что и не хватало служки, что плевать хотела на его приказы. Чавьер повторил свою привычку.
— Только иногда, а не всегда. Может, будет говорить больше положенного. Или проявлять инициативу. Тут плюс, как не погляди — думаешь, её виранцы своими кривыми ручонками понасобирали? Они только у Древних как подчистую слизывать горазды. Перья к жопе, хвост трубой, дым изо всех щелей, а выдумать чего умнее или разобраться в том, как работает — умишки не хватает. Смекаешь, паря?
— Что-то ты не очень своих сородичей любишь, — не без сомнения отозвался юный чародей. Чавьер лишь хмыкнул ему в ответ.
— Тут уж в какую сторону не крути, а всюду дуля, пацан. Тебе не к месту, не к почести. А девка твоя в самом деле не из говна леплена. Я таких в своей жизни пару-другую видел, хоть этих чурбанов наперечинил — тебе не сосчитать. Доходит-нет? Надумал чё? По рукам? А то как запустить не скажу.
— А как же репутация Двадцати? — Как будто обиделся Рун. Мастер лишь развёл руками.
— Так ты ничего и не обещал прежде-то. Но показать, что меня не под кустом нашли — надо.
Рун не спешил с ответом. Он знал, что любопытство губит, но сдержать его в рамках было выше всяческих сил. Парень выдохнул и вдруг почуял, что ему страшно душно в этом доме и хочется наружу.
Чавьер терпеливо ждал.
— Камень… Почему ты хочешь, чтобы тебя превратили в камень? — вопрос был глуп, нелеп и оскорбителен. Руну казалось, что мастер разозлится, осыплет его бранью, не станет отвечать. Чавьер же оказался иного мнения и пожал плечами.
— Потому что я всегда и был камнем, — он поднял глаза на чародея, и его лицо расплылось в широкой улыбке. — Я не шучу, паря. Я камень,
Сбрендил. Теперь уже Рун был уверен на добрую сотню — ни один из Двадцати не обладал даже и близко таким потенциалом, чтобы наделить изначально неживое волью, мыслями и сознанием. Всегда получались только огрызки. Виска развлекала себя тем, что превращала в двигающихся кукол симпатичных крестьянок, но никогда наоборот.
Чавьер кивнул — недоверие Руна будто отразилось у него на лице.
— Я и не ждал, что ты мне поверишь, да ты ведь сам спросил. Так ли тебе в самом деле важно — зачем и почему?
Рун согласился. Совсем неважно. Если кто-то в мире готов помочь чародею, а в обмен просит глупость — то это его, глупца, на это право. Парень облизнул высохшие губы, поймал на себе ворох чужих взглядов. Устав ждать, крестьяне пялились в давно нечищеное, затянутое паутиной окно. Наверняка хотели увидеть, как Рун призывает проблемных бесов на их тощие спины.
— Чародейка. Я… пригодился ей в одном деликатном деле. И она сделала это со мной. В "награду".
Застенные чародеи. Рун слышал, что у виранцев тоже есть маги, вот только их потенциал куда меньше любого из Двадцати. Либо Чавьер врал, либо… либо врал. Механик же, видя рост флегмы в собеседнике, ухмыльнулся.
— Да ты, я погляжу, мне не веришь! Да только мне твоей веры, что корове кизяк — никогда не требовалось. Смекаешь, а? По рукам?
Мастер как будто давно уже обратился в комок нетерпеливости. Рун посмотрел на протянутую ему ладонь, сказал самому себе, что обязательно ещё об этом пожалеет, и шлёпнул своим согласием в ответ…
***
На улице их ждали соглядатаи. Крестьяне почтительно держали дистанцию, забыв обо всём на свете. В хлеву завывали недоенные коровы, чей-то кабанис гулял по огороду и мрачно жевал всё, что попадалось на пути. Скулила собака на привязи.
Боятся, понял Рун. Ему хотелось бы улыбнуться — его всегда пытались убедить в том, что страх, в первую очередь, связан с уважением. Он верил без оглядки, но сейчас видел, что есть совсем другой, простой и незамысловатый страх, не пачкающий собой гордость уважения.
Селян обуревал страх, но любопытство злыми бесами хлестало спины. Чародей притащил мёртвую бабу в деревню — они никогда не видели автоматонов, покрытых кожимитом, — и на добрых полдня заперся в хижине. А потом к нему наведался юродивый.
Юродивый с тех пор не изменился — ни в ту, ни в другую сторону, а вот то, что они с чародеем ударили по рукам и условились — тут дело точно нечисто.
— В янтарь не превращай, — Чавьер не замолкал ни на секунду. Будто где-то внутри него жила навязчивая потребность говорить — и неважно что, и неважно с кем. — А то в янтарь сделаешь, а мне потом у какой бабы на сиськах до скончания веков болтаться! Кому-то, может, и в кайф, но не по мне такие пирожки. Сечёшь, малец?