Последний из Двадцати
Шрифт:
Стены лабиринта сжимались, вытягивались, менялись — пытаясь вернуться назад, Рун всякий раз оказывался в ином месте. Старый Мяхар, будто разом утративший свою манеру насмешничать в толк и бестолку, сейчас смотрел на всё это глазами юного чародея и восхищался. Структура, защитные механизмы, общая архитектура — Рун бы никогда не подумал, что старый пройдоха такой ценитель.
Будто вспомнив о том, как ему следует вести себя на самом деле, он крякнул и тут же сказал, что его ученик слишком правильный. Играет по тем правилам, что ему кладут на стол. И немного идиот — потому что когда правила меняют
Будь у Руна здесь губы, он укусил бы самого себя до крови. Старик славился исключительно разбойничьей натурой — он бы не стал шататься от одного тупика к другому. С залихватским свистом, он бы проломился сквозь стены, оставляя за собой лишь развалины.
Рун с размаху ударился о ближайшую стену, поддавшись первичному порыву — и отскочил, словно мяч. Лабиринт, ему показалось, ухмыльнулся тщетности его попытки. Не теряя самообладания, парень попробовал ещё и ещё — с тем же закономерным результатом. Одним упорством здесь было не пробиться, Мяхар же, дав последний совет, сейчас предлагал думать самому. Ему-то там, в своём посмертии прекрасно, зло подумал юный чародей. Сиди в голове ученика, бубни на ухо что только в голову придёт, посмеивайся…
Образность, вдруг понял Рун. Он же сам зажимает себя в рамки чужого, навязываемого ему образа. Подчиняется.
Решение лежало на поверхности. Чародей в один момент сменил собственную оболочку — из единого целого рассыпался на заклинательные, заполненные маной ленты. Кривыми, размашистыми надписями лёг на стены. Проклятие не сразу поняло, что случилось, отреагировало слишком поздно. Рун принялся менять его структуру под себя. Манатические потоки складывались перед Руном теперь в единое целое — ещё недавно крепкие, будто скала, стены обратились пряничным крошевом. Проклятие спешно ставило перед ним заслоны, пытаясь закрыть ход для его заклинательных плетений.
Бестолку: Рун уже знал, куда и как ему двигаться дальше. Кто бы мог подумать, что лабиринт, в котором он оказался попросту закольцован и не имел выхода к самой сердцевине? Наоборот — та была окружена стенами со всех сторон, как величайшее сокровище.
Парень пронзил прежде неприступную преграду, пронёсся вихрем, ощущая вдруг нахлынувший на него дух свободы и могущества. Да, кивал ему старый Мяхар, теперь ты понимаешь, как и зачем ломать не свои — чужие правила.
Стена перед ним обрушилась и пала сама, ещё до того, как Рун её коснулся. Проклятье поняло, что её заслон теперь не крепче соломы, а потому перестало тратить силы на его поддержание.
Рун остановился лишь на миг — тесные своды лабиринта вдруг сменились бескрайними просторами огромной пропасти. Здесь можно было чувствовать вкус красного и слышать, что говорит зелёный. Восприятие в образности переворачивалось с ног на голову.
Сердцевина стояла перед ним в образе обнажённой мраморной девы. Если она хоть сколько то похожа на ту заклинательницу, что прокляла несчастный булыжник на жизнь — то у неё явно всё прекрасно с самооценкой. Девчонка была страшно худа, вытянута и не обладала хоть чем-то, что можно было назвать женской красотой.
Но на её лице застыла извечность издевательской ухмылки — то ли она знала, что оказывает Чавьеру медвежью услугу, то ли заведомо издевалась над тем несчастным,
Кто вообще захочет его расколдовывать просто так?
Рун знал, что ответа на этот вопрос не получит никогда.
Цепи стальными плетьми свисали со всех сторон — несчастная была прикована к земле, будто и в самом деле была способна к побегу. Парень перестал удивляться странностям абсолютно чуждой ему логики.
Подвох разве что не витал в воздухе — лабиринт ведь точно не был последним бастионом защиты. Парень на секунду остановился, пытаясь вспомнить, зачем же он это делает? Здравый смысл, поправив очки на носу и прочистив горло развернул список. Ска была ему необходима. Йохана он поймает — вряд ли это шибко умный из нападавших. В этом и была основная проблема — что не шибко умный, не сильно важный. Какой смысл ловить мелкую шантропу, которая не знает ровным счётом ничего?
А у Ска наверняка в памяти остались не только их лица. Автоматон, к тому же, обладала способностью находить людей по биотическому следу — грех было не воспользоваться таким даром.
Парень неспешно приблизился к изваянию — то было бесконечно холодным и неживым. Отростки рук окрепли, налились тяжестью и силой, обратившись в молот. Рун замахнулся и ударил от всей злости, что сидела в его груди, будто мстя самой виранской ведьме за потраченные им силы и время.
Сердцевина рассыпалась на части, как самая обычная статуя. Из неё выпорхнул тот самый подвох, которого он столь отчаянно ждал.
Обломки вдруг восстали, соединяясь в некое подобие человеческих фигур. Цепи, до того момента лежащие мёртвым грузом, со звоном лопнули, даруя пленникам свободу. Фигуры двигались неспешно и как будто бы нехотя, но Рун понял, что они окружают его со всех сторон. Обрывками цепей они связались друг с дружкой, лишая юного чародея путей к отступлению.
Ближе стоящий голем получил молотом в голову — заменяющий её булыжник смешно отскочил в сторону, застыл у ног каменного же собрата. Рун добил несчастного, вложив во второй удар как можно больше сил — молот расколол и без того нецелое тело на половинки. Парень пригнулся: с ним говорило шестое чувство, а у него со зрением всегда было хорошо. С виду медлительная тварь, оказалась несвойственно големам проворной. Каменные руки замолотили по воздуху — пусть и неумело, но шустро. Юный чародей чудом избежал удара от третьего соперника, но четвёртому ударил по ногам. Тот завалился в пропасть, утянув с собой и пятого. Последний из Двадцати отчаянно желал, чтобы и все остальные последовали их примеру. Не вышло — оставшиеся братья по мрамору не шелохнулись и с места, лишь зазвенели туго натянувшиеся цепи.
Через мгновение интуиция зашлась кабанисьим визгом: чародей растерялся лишь на мгновение, как его швырнуло, будто котёнка. Руна протащило по земле, пальцами он вцепился в скользкую поверхность, взглядом выискивая обидчика. Тот голем, которого он упокоил первым, сызнова был на ногах. В центре его царил ураган, стягивающий каждую утраченную частицу и возвращая её на место. Булыжник головы не менее смешно чем раньше подскочил и водрузился на каменную шею. Рухнувшие в пропасть тоже никуда не делись — их вытащили, как ни в чём не бывало. Страшно и неприятно звенели цепи.