Последний из Двадцати
Шрифт:
Развернув лист, Рун понял, что поторопился с похвалой — быть может, где-то в виранских школах механик и блистал грамотностью и чистописанием, то здесь подобный трюк ему не удался.
Рун не без труда прочитал о том, что ему следует мягко и осторожно коснуться шеи механической куклы — сзади, прямо под волосами. Там оказалась задвижка, но сперва следовало надавить до щелчка ребристую, бугром выпирающую кнопку.
Рун исполнил — механическое нутро автоматона проглотило кнопку. Задвижка защёлкнулась сама и в тот же миг заросла кожимитом. Интересно, подумалось чародею, а волосы кожимит тоже способен отрастить ей новые? Проверять,
Он покрутил перстень на пальце — по телу пробежала дрожь, кольнуло будто иглой. В записке было велено провести изумрудом перед глазами Ска, что парень и сделал.
Автоматон вздрогнула, совершенно по-девичьи хлопнула глазами. Её взгляд стал живым, она обратила его на последнего из Двадцати.
— Приветствую, господин! Вы отсутствуете в системе как пользователь. Желаете удалить предыдущие настройки личности? Желаете очистить блок памяти?
Рун оба раза ответил отрицательно.
— Господин Рун… — она признала его сразу же, едва поднялась со стула. Юный чародей вдруг ощутил прилив какой-то абсолютно щенячьей радости. Когда она встала, платье окончательно соскользнуло с её плеч. Механическую куклу нисколько не смущала собственная нагота — если она в таком виде, значит, так нужно хозяину.
Рун, недолго думая, сорвал со стола провонявшую скатерть, накинул её на свою новую помощницу. Дерюга, едва коснулась её тела, в тот же миг обращалась в не очень красивое, но добротное, хорошо пошитое дорожное платье и плащ.
— Ты помнишь, что случилось? В Шпиле.
Она кивнула в ответ. На ум пришло предупреждение Чавьера — будет иногда своевольничать…
— Сможешь найти тех, кто за это в ответе?
Ему показалось, что на мгновение её глаза вспыхнули угрожающе алым. Кажется, отыскать обидчиков ей хотелось не меньше него самого….
Кошмары о былом, Сон Четвёртый, часть третья
Проклятие пыталось удержать его в собственных рамках. Зацикленное на функции, оно стремилось применить её ко всем и каждому.
В Руна полетела чёрная брань женской ревности. Кем бы ни была та застенная красавица, ей страсть как хотелось сохранить облика Чавьера цельным и понятным.
Рун, разросшись, напоминал какую-то карикатурную, но всё равно боевую многоножку. Лапы стискивали каскады щитов, щупальца щерились клыками мечей, копий и палиц. Из ошмётков брани росли чернильные, влажно масляные фигуры, в самоубийственной атаке устремившиеся на чародея.
Это пока легко, говорил самому себе парень. Это ещё не защита проклятия, это даже не проклятие — так, охранок от излишне любопытных глаз и рук…
Рун врезался в кучу-малу из глиняных фигурок, перехватывая инициативу в свои многочисленные лапы. Он закружился, вихрем кромсая, раскалывая, разрезая. Те почти не сопротивлялись — им попросту нечего было противопоставить могуществу одного из Двадцати. Интересно, подумал Рун, а будь на его месте кто-то куда слабее — смог бы провернуть подобное?
Они с проклятием как будто пробовали друг дружку на вкус, давая на откуп незначительные мелочи.
Юному чародею показалось забавным, что Чавьер — не обращённый камень, а проклятый — это открывало многие тайны. И почему только он сразу не догадался о чём-то подобном? Если можно проклясть мудреца на беспросветную глупость, то почему нельзя в обратную сторону? У заклинательницы из Вирании всё получилось.
Первичный пузырь защиты лопнул, пуская
Здесь отрастить себе рук и ног не получилось — облик оказался неподатливым и разламывающимся на ходу. Маначерви разве что не вопили от радости — беззащитная добыча явно была им по вкусу.
Рун нырнул в сторону, проскользнул меж двумя из них, едва не налетел на третьего. Чётвёртый был проворен и разинул ярко зияющий прогал пасти. Внутри чудовища полыхал огонь — парень знал, что лучше не испытывать его жар на себе.
Юный чародей метался меж ними, словно затравленная крыса — ему казалось, что он буквально слышит зловещий, и в то же время довольный гогот проклятия. Он прогнал подобные мысли — рисовать заклинаниям человеческие черты первый признак безумия.
Не убьют — это Рун знал точно. Истрепят и выкинут прочь, будто скомканную бумагу. На миг ему представилось насмешливое недоумение крестьян — наверняка, заслышав о творящемся, они побросали остальные дела и пришли поглазеть. Упиваясь ужасом, утопая в собственном страхе, но увидеть. Насмешка для могущества яд, когда она над ним.
Парень взъерепенился не на шутку. Он влил в свой облик целый поток маны — было обрадовавшиеся черви теперь вздрогнули. Ещё пару мгновений назад их ужин толстел прямо на глазах, обращаясь в лакомый кусочек, но теперь точно было что-то не так. Возможность творить собственный облик вновь была на стороне чародея. Не став ждать, он поднырнул потоком под ближайшего червя — тот издал нечто, подобное на вскрик. Рун полоснул его снизу зазубренным краем того, в чём с трудом узнавалась ладонь. Рухнувший во мглу ничего противник извивался до тех пор, пока парень не добил его ногой.
Собратья недолго горевали по ушедшему из жизни. Втроём, закружившись в причудливом танце, они вцепились друг дружке в хвосты. Рун сделал шаг назад — все трое обратились в одного, огромного червя. Парень страшно жалел, что возможность менять мироздание по своей прихоти ему здесь неподвластно. Только облик, только фехтование, только память непослушного тела и навыки с опытом.
Парень скользнул, ушёл от удара хвостом, перекатился. Здесь, в чёрном ничего нутра проклятия, он был словно на ладони. Там, где с ним ничего не могли поделать четыре юрких твари, одна большая и неповоротливая оказалась на удивление опасной.
Жар из пасти струей огня выплеснулся наружу, прошёл у юного чародея над головой. Маначервь выискивал жертву глазами, не тратя сил на лишнюю возню. Знал, паршивец, что сколько бы чародей не влил сюда маны в самого себя, а есть предел. Устанет, вымотается, и вот тогда можно будет брать тёпленьким.
Парень здраво рассудил, что бегство — худший из выборов, в особенности здесь и сейчас. Только хорошо спланированная атака поможет ему избежать клыков червя.
Будто вихрь он пронёсся прямо перед пышущим жаром носом, отвесил чудищу обидный щелчок — не выдержав такого нахальства, червь бросился за ним следом. Неповоротливый, тупой и глупый, он в то же время был повсюду. Кошмар — если бежать, но сплошной праздник если бить: где не режь, всюду попал.