Последний из Двадцати
Шрифт:
Дверь позади чародея распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель. Мик, вооружённый топором выглядел более, чем устрашающе. Всклоченная борода, неистовость во взгляде, великан разве что чудом протиснулся в дверной проём — Руну казалось, что разбойник перед ним не осознает сам, что делает и что же творится вокруг. Как он сам ещё до недавнего времени.
Из-за дюжей спины выглядывали любопытные взгляды — женщина, прижимая к себе детей, не спешила прочь из нарастающего пожара — напротив, ей как будто хотелось увидеть, чем же оно всё закончится.
Потолок,
Он приземлит их мягко, по крайней мере, парень отчаянно надеялся, что всё сделал правильно.
Парень облизнул высохшие губы, унял взбудораженные, ещё не пришедшие в себя от бесцеремонности Ска мышцы живота, и отчаянно пожалел, что при нём нет верного ему клинка.
Глазами он поискал оружие — из подходящего под это описание здесь были только вилы. Парень вцепился в них, словно в последнюю надежду. В ноздри, помимо гари, шибанул острый дух навоза. Будто селюк, готовый перемахать с десяток стогов сена, он выскочил наружу. Мана текла по вилам, спеша изменить их форму хоть на что-то приемлемое. Внутри чародея спорили учителя — Мяхар кричал, что шест и пика есть лучшее оружие. Усы мастера Рубера стояли торчком — тот твердил, что нет ничего лучше, чем добротный клинок.
Всем не угодишь, улыбнулся самому себе юный чародей, когда в его руках оказалась шипастая дубина. С кончиков стальных клыков трещали искры молний, шар оголовья наливался маной.
Глава восьмая, часть вторая
Паучья дева пропахала собой землю. Соседский забор щерился обломками частокола, чудовище же смяло собой кусты.
Рун подскочил к ней, но тут же осознал свою ошибку. Кажущаяся неповоротливой туша замолотила паучьими лапами перед собой. В парня белесым плевком брызнула паутина — последний из Двадцати отскочил в последний момент. Плевок мутной жижей растёкся у него за спиной.
Зубастый шар переломил одну из лап на самом кончике. Бестия вздрогнула, когда трескучая искра прошлась по всей её туше и громко щёлкнула напоследок.
Не конец, шепнул самому себе парень. Не конец, а только начало. Паучиха шустро оказалась на ногах — переваливаясь, будто вдруг оживший бочонок, она, переминаясь с лапы на лапу, пошла на него стеной. Нырнула в сторону в самый последний момент — малуритовый заряд прошёл буквально на волосок от её мерзкого тулова. Врезавшись в дом, снаряд растёкся хрупкой лужицей льда. Попади он в эту тварь — она бы попросту развалилась на части.
Паучья
В тусклом свете ночной луны и тухнущих за полупрозрачным куполом стены звёзд, бестия виделась невооброзимо огромной и несуразной. Руну казалось, что её жуткие жвала щёлкают прямо над его ухом, что ещё чуть-чуть — и она вцепиться ему в руку, ногу, шею, завалит наземь и вот тогда…
Страх, не уставал твердить мастер Рубера, плохой сосед. Путает мысли, выкидывает из головы правильные решения. Ты лучше…
Парень не слушал. Словно вместе с вторым дыханием, внутри него проснулась импровизация.
Двадцатый топнул ногой и тотчас же разделился надвое — призрачный двойник, залихватски размахивая шипастой дубиной над головой, бросился в атаку. Хитрый, словно лис, юный чародей рассыпался в воздухе на тысячу бабочек. Паучиха опешила, заметив подмену, но вполне естественно заюлила, пошла юзом, укрываясь от абсолютно бестолковых ударов двойника.
Чудовищная дочь Мика пронзила обманку, словно муху — смешно и как-то нелепо, фальшивый чародей закачался в её хватке. И тут же взорвался.
Несчастную осыпал ворох обжигающих искр — пятясь, она споткнулась о собачью будку. Звоном отозвалась старая, покрытая ржавчиной цепь.
Чародей родился из воздуха — вынырнул прямиком из ниоткуда, соткал себя обратно — бывшие вилы с размаху вмазались в крепкую плоть. Панцирь, покрывавший паучье тело лопнул, словно яичная скорлупа. Вместе с осколками наземь повалилась девичья ладонь, будто переспелые груши, отвалились некогда привлекательные груди.
Рун почуял, как к горлу подкатил тошнотворный комок. Вместе с мерзостью, что была у паучихи вместо крови, чародея будто с ног до головы окатили тьмой. Он чуял, как по его телу, не ведая стыда и сомнений, ползёт нечто.
Боль чудищу не нравилась, боль как будто была ей абсолютно в новинку. Будто ошалелый, чародей ждал от неё хоть крика, хоть стона, но вместо них была лишь булькающая из ран жижа и хруст ломающегося панциря, скрип остервенело смыкающихся жвал.
Вместе с болью к ней пришла злость. Кипучем варевом она норовила пролиться прочь, бросая несчастную в опрометчивые атаки.
Парень чуял себя — магом? — мужчиной. Старый Мяхар грязно ругнулся, когда разум его ученика вновь принялся заполнять пьянящий дурман.
Парень ощутил себя героем. Перед глазами будто раскрыли сборник сказок — он воин и защитник, перед ним дракон. Позади народ, ждущий защиты, в руках дубина, в глазах отвага, сам он — храбрый парняга.
Неуместная улыбка норовила исказить боевой оскал последнего из Двадцати.
Паучиха отступила на пару шагов, не выдержав его напора. Острые, будто штыки, паучьи лапы сминали под собой всё — лавки, обеденный стол, заботливо выстроенную ограду грядок.