Последний из Двадцати
Шрифт:
И находил.
Мик тем временем схватился за обрывок цепи на шее несчастной, потянул на себя. Не устояв, девчонка нелепо споткнулась, едва не упала.
Разбойник не злорадствовал. Руну вспомнилось, как бородач мерзко потирал ручонки, когда Ата-ман расправлялся с мастером Руберой. Широкая, довольная улыбка, нетерпение, жажда чужой крови. Словно будь его воля, и он обязательно снёс бы голову стоящему рядом с ним несуразному подростку.
А сейчас он был иным, абсолютно спокойным. Лица не покидало выражения счастья — будто разбойник всю свою сознательную жизнь только и мечтал, что пихать беззащитных женщин и детей в пламя гигантского костра.
Счас —
Счастье. Сейчас тие…
Рун сплюнул, не поддаваясь очередному наваждению.
— Ска, видишь дом? — юный чародей кивнул в сторону большущего, протяжного сарая. Не иначе, как поминальный зал, где собирались на прощание с умершим.
Автоматон лишь хлопнула глазами в ответ, Рун расценил это как "да". Она послушно ждала от него дальнейших указаний. Парень едва не кусал собственные губы от волнения — сейчас, говорил он самому себе, главное не ошибиться…
Ошибки окружали последнего из Двадцати со всех сторон. Злыми бесами они прятались едва ли не в каждом его решении. Сыпали соль сомнений на раны здравомыслия, в попытках отговорить парня от задуманного, пойти на попятный.
Здравый смысл был сегодня не на его стороне. Взяв на вооружение банальный страх, он беззастенчиво вопрошал, что будет, если пришедшая ему на ум догадка — всего лишь красивая и мрачная, но отнюдь не верная фантазия?
Убьёт всех и вся?
Прямо как Цурк, о котором Рун только слышал, что остановил сердце у половины окруживших его крестьян и кричал о том, как они счастливы? Потому что второй половине обнаглевшей черни он вскипятил кровь…
— Я возьму на себя виранку и Мика. Ты прихватишь детей. Прорвёмся к дому, закроемся на засов.
Где-то внутри её механических мозгов аналитический блок обещал дать сбой. Как минимум, он точно не понимал, что задумал хозяин. Запереть самих себя в деревне, полной безумцев? А если выломают дверь? Или подпалят? Не легче ли самим сдаться им на милость?
Мик неторопливо вытащил из-за пояса нечто, похожее на нож. Неважно сделанный, — в деревне не было нормальной кузни, — он не без труда вгрызался в бичёвку, даруя женщине свободу.
Свобода нужна была ей меньше всего остального — несчастная не разминала затёкших запястий, без ужаса смотрела на тех, кто её окружает.
Смотрела с надеждой. Её взгляд встретился с Миком — тот, стоящий с кухонным тесаком смотрелся как-то смешно и нелепо. Ожидание в глазах виранки гасло с каждой секундой — на смену ему спешила обычная паника.
Ей не собирались отдавать приказов, её никто не желал взять под своё крыло и попечительство. В глаза ей смотрел самый настоящий ужас, имя ему было самостоятельность. С каждым мгновением девчонка была всё ближе и ближе к осознанию.
Ска выскочила первой. Ботфорты её сапог угрожающе зашлёпали по земле — из прячущейся в тенях невидимки? она мигом обратилась в топающего на всю округу бегемота.
Это правильно, шепнул самому себе вынырнувший за ней следом чародей, пусть лучше все смотрят на неё, чем на него. Здравый смысл хотел знать только одно — на кой ляд им нужна ещё виранка и дети?
Парню нечего было ему ответить.
Механическая кукла врезалась в толпу, будто клин в старую древесину. Сильные руки расталкивали народ, словно кегли — ненавязчиво и без сопротивления люди валились наземь. Отвлёкся занёсший над девчонкой клинок Мик, посмотрел на новых гостей стеклянными глазами. Нелепо и неуклюже он размахнулся, пытаясь отмахнуться
Дети завопили, что есть сил — бессвязно, громко и чересчур звонко. Стальная дева, не церемонясь, одаривая любого, кто осмелился подойти к ней хоть на шаг добрым тумаком, схватила их за шкирки. Словно нашкодившие котята в ожидании своей участи они повисли в тупом ожидании своей судьбы.
Главное, молил Рун, чтобы Ска не выломала дверь дома — тогда вся задумка проигранцу под хвост, ничего не выйдет…
Словно бур он последовал за механической куклой, взрезая толпу, раскидывая прочь потоками ветра. В миг он оказался у кострища, зачерпнул горсть огня, сдул её с ладони. Пламя огненной птицей прыснуло на подступающих к чародею крестьян — те в миг отступили, в воздухе тотчас же завоняло гарью подпаленных волос.
Рун схватил виранку, но та оказалась тяжелей, чем он думал. Под хрупкостью и изяществом форм как будто засела целая котомка гирь. Парень плюнул, влил в себя манны — под рукавами дорожного платья затрещали наливающиеся мощью мышцы. Наверно, задумчиво отозвался старый Мяхар, было бы проще сделать её саму легче пуха и провернуть тот же фокус с разбойником, чем…
Юный чародей как будто не слышал. Мана потекла по венам, тело мальчишки разрослось. Он взвалил Мика, словно мешок, на плечо, в два огромных прыжка оказался у дверей. Ска уже вскрыла дверь — лишь краем глаза Рун видел, как небрежно она швырнула детей внутрь. Не заходила внутрь, застыв стражем, приняла из рук юного чародея ношу, спешно затащила внутрь. Заклинание, что действовало на чародея иссякло, возвращая его к прежним размерам, наваливая на натруженные плечи дикую усталость. Рун лишь успел развернуться, прежде чем увидел горбатого старика, что замахнулся клюкой.
— Господин, осторожней! — Ска, только что протиснувшая массивную тушу разбойника внутрь, бросилась ему на помощь, но было уже поздно…
У Руна разом и резко потемнело в глазах, боль в виске ударила. Словно тысяча игл. Безвольно и беспомощно, он ухнул в пучину небытия…
Кошмары о былом, сон пятый
Сегодня он здесь ради этого чистого, полного звёзд неба. Луна стыдливо выглядывала из-за туч полумесяцем и походила на прикрытый бледный глаз. Ночной воздух здесь, на самой вершине шпиля бил в ноздри, будоражил, казался невероятно свежим и приятным. Хотелось расставить руки навстречу ветру и представить себя пресловутой птицей — главное, не рухнуть вниз.
Рун не стал рисковать. При одной только мысли о том, куда он забрался, руки и ноги сводило судорогой. Пальцы норовили вцепиться в любое крепление, как в самую последнюю надежду. Мальчишка отважно боролся с собственным страхом и понял, что на месте. Когда в ноздри ударил резкий, шибкий дух.
Старик почти нагишом лежал на черепице, ухмыляясь в свой беззубый рот. Как только на горизонте явится солнце, он спустится, а набедренная повязка сменится роскошно пошитым плащом. Всклоченная борода будет уложена в красивые пряди, а веселье, пляшущее в глазах старика, обратится если не мудростью веков, то строгим знанием.