Последний из могикан
Шрифт:
С тех пор как осажденные заметили воина, скрывавшегося среди ветвей, его выстрелы стали малодействительны, потому что, едва он показывался из-под прикрытия, ружья врагов грозили ему. Все же его пули иногда падали среди притаившихся людей. Мундир Хейворда был пробит в нескольких местах. Один рукав его запятнала кровь, выступившая из легкой раны.
Наконец, ободренный терпеливым ожиданием врагов, гурон попытался прицелиться получше. Быстрые взгляды Чингачгука и Ункаса тотчас же уловили его намерения. Сквозь скудную листву в нескольких дюймах от ствола дуба мелькнули ноги дикаря, и ружья могикан мгновенно выстрелили. Гурон присел, и все его тело показалось из-под прикрытия. С быстротой мысли Соколиный Глаз воспользовался
– Во имя милосердия, пустите в него пулю!— воскликнул Дункан, с ужасом отводя взгляд от несчастного.
– Не истрачу ни одной порошинки, — твердо произнес Соколиный Глаз. — Он все равно погиб, а у нас нет лишнего пороха, между тем бой с индейцами иногда длится по нескольку дней. Вопрос идет о том, сохранят ли они свои скальпы или уцелеют наши.
Никто не мог возражать против такого сурового и непоколебимого решения.
Крики в лесу смолкли, выстрелы ослабли; взгляды друзей и врагов не отрывались от несчастного, висевшего между небом и землей. Ветер раскачивал тело, и хотя из уст погибающего не вырывалось ни стонов, ни ропота, он по временам мрачно оглядывался на своих противников, и тогда, несмотря на расстояние, они читали в его чертах лица муку отчаяния. Три раза разведчик поднимал свою винтовку, три раза осторожность останавливала его, и длинное дуло прославленного оленебоя медленно опускалось. Наконец одна рука гурона разжалась и, обессилев, повисла вдоль тела. Отчаянно, но бесплодно пытался он снова овладеть веткой — рука судорожно хватала пустоту. Молния не была бы быстрее выстрела Соколиного Глаза; труп дикаря дрогнул и, точно свинцовый, упал в пенящиеся волны реки.
Даже суровые могикане с ужасом молча переглянулись между собой. Только один Соколиный Глаз сохранил способность рассуждать; он покачал головой и вслух пробормотал себе укор.
– Это был последний заряд пороха, последняя пуля из сумки, — сказал он. — Ну не все ли мне было равно, живой или мертвый он свалится в воду!.. Ункас, мальчик мой, пройди-ка к челноку да принеси оттуда большой рог. Там весь запас нашего пороха. К сожалению, мы, вероятно, скоро истратим его до последней крупинки. Если я ошибаюсь, пусть скажут, что я совсем не знаю макуасов.
Молодой могикан быстро пошел исполнить приказание разведчика. Соколиный Глаз уныло и бесполезно перебирал содержимое своей сумки и напрасно старался выскрести порох из своей пустой пороховницы. Его унылое занятие скоро прервал громкий и пронзительный крик Ункаса. Даже для неопытных ушей Дункана восклицание молодого могикана показалось сигналом нового, нежданного бедствия. Хейворд быстро вскочил, совершенно позабыв об опасности, которую мог на себя навлечь, выпрямив свою высокую фигуру. Точно поддаваясь его побуждению, все остальные тоже кинулись в узкий проход между двумя пещерами. Они двигались так быстро, что выстрелы их врагов пропали даром. Крик Ункаса заставил сестер и раненого Давида выйти из своего приюта, и скоро все поняли, какое несчастье привело в ужас молодого индейца.
Невдалеке от утеса виднелся легкий челнок разведчика; он несся по реке, очевидно под управлением какого-то невидимого пловца. Когда взгляд Соколиного Глаза различил неприятную для него картину, он мгновенно приложился и спустил курок; сверкнула искра кремня, но ствол не ответил выстрелом.
– Поздно! — вскрикнул Соколиный Глаз и с отчаянием уронил винтовку на землю. — Этот злодей миновал быстрину, и даже будь у нас порох, я не мог бы остановить его пулей.
Между тем отважный
– Смейтесь, дети сатаны!— пробормотал разведчик, садясь на выступ скалы. — Самые меткие винтовки, лучшие три винтовки в этих лесах, теперь не опаснее прошлогодних оленьих рогов!
– Что же теперь делать? — спросил Дункан. — Что с нами будет?
Вместо ответа Соколиный Глаз только провел пальцем вокруг темени, и это движение было до того красноречиво, что никто из видевших жест разведчика не мог усомниться в его значении.
– Нет, нет, наше положение не может быть так безнадежно! — воскликнул молодой майор. — Гуроны еще не здесь, у нас есть возможность укрепить пещеры и помешать им высадиться.
– А какими средствами, спрошу я вас? — послышалось замечание Соколиного Глаза. — Стрелами Ункаса или слезами девушек? Нет, нет, вы молоды, богаты, у вас есть друзья, и я понимаю, что в ваши лета тяжело умирать. Но, — прибавил он и перевел взгляд на могикан, — не следует забывать, что мы с вами белые. Покажем жителям этих лесов, что кровь белых способна литься так же легко, как и кровь краснокожих, когда наступает их последний час.
Дункан посмотрел по направлению взгляда разведчика; поведение индейцев подтвердило его самые ужасные опасения.
Чингачгук в гордой позе сидел на обломке скалы; он положил на камень нож и томагавк, снял с головы орлиное перо и приглаживал единственную свою прядь волос, как бы приготовляя ее для последнего, ужасного назначения. Лицо индейца было спокойно, хотя и задумчиво; его темные огневые глаза мало-помалу теряли воинственный блеск и принимали выражение бесстрастия и готовности к смерти.
– Я не верю, чтобы наше положение было совсем безнадежно, — повторил Дункан. — Каждую секунду может подойти помощь, и я не вижу ни одного врага. Им надоела борьба, во время которой они подвергаются слишком большой опасности, не видя впереди достаточных выгод.
– Может быть, через минуту, через час эти змеи подкрадутся к нам. В это самое мгновение они способны лежать и слушать нас, — сказал Соколиный Глаз. — Чингачгук, — прибавил он по-делаварски, — брат мой, мы с тобой вместе бились в последний раз... Теперь макуас будет торжествовать при мысли о смерти мудрого могикана и его белолицего друга.
– Пусть жены мингов плачут над своими убитыми!— с непоколебимой твердостью и гордостью ответил индеец. — Великий Змей могикан свернул свои кольца в их вигвамах [13] , отравил их победные клики плачем и стонами детей, отцы которых не вернулись домой. С тех пор как растаял последний снег, тела одиннадцати воинов уснули навеки вдали от могил своих праотцов, и никто не скажет, где они пали после того, как язык Чингачгука замолкнет навеки. Пусть обнажатся самые острые ножи макуасов, пусть взовьются в воздухе их самые быстрые томагавки, потому что величайший враг мингов попался в их руки... Ункас, последний побег благородного дерева, позови этих трусов, прикажи им поторопиться.
13
Вигвам — жилище индейцев.
– Они отыскивают своего умершего соплеменника там, среди рыб, — ответил тихий, мягкий голос молодого вождя. — Гуроны плывут вместе со скользкими угрями. Как спелые плоды, падают они с ветвей деревьев, а могикане смеются.
– Ого! — пробормотал Соколиный Глаз, который с глубоким вниманием слушал речь туземцев. — Пожалуй, их насмешки ускорят месть макуасов. Но я белый, без примеси индейской крови, а потому мне подобает умереть смертью белого, то есть без брани на устах и без горечи в сердце.