Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
— Я пойду следом, — говорит он.
Соломон гладит меня по плечу.
— Я останусь здесь. А ты, Синфа, — кивает он моей сестренке, — почему бы тебе не принести мне немного мацы и воды? И обязательно стакан кошерного вина! А еще самую мягкую, самую удобную подушку, какую только сможешь найти!
Мы идем за огоньком лампы Мануэля в темноту, а Синфа бежит наверх. Влажный проход впереди пахнет холодным камнем и одиночеством. Он сужается, и одновременно понижается потолок, пока нам не приходится ползти. Мы двигаемся вперед, словно кроты. Через шесть метров, когда рамки внезапно раздаются вширь и ввысь, мы встаем на ноги. На мраморной двери красуется ржавая железная ручка, тоже круглая, с тем же выгравированным словом рехица. Мануэль открывает дверь, провернув ее на оси. Нам в лицо ударяет влажный воздух. Я поднимаю лампу. В полумраке поблескивает голубая и зеленая плитка. По полу разбросаны бесчисленные документы. Мы в кабинете хазана в купальне.
Как только Мануэль и Соломон отправляются по домам, я иду к матери, вооруженный уверенностью в том, что убийца был не магом, а всего лишь очень умным молотильщиком. Она в лавке, стоя на четырех костях, оттирает пол при слабом свете свечи. Я рассказываю ей о своей находке.
— Ты знала про секретный выход? — спрашиваю я.
Она поднимается на колени, отложив щетку.
— Еще до твоего рождения, — говорит она, — когда новые христиане в этом городе были евреями, и твой отец пытался создать…
Я закрываю глаза, поскольку, похоже, она открывает титульный лист очередной истории о моем отце и его попытках развить прибыльное дело. Она чувствует мое раздражение, бросает:
— Наш подвал был частью миквы! Оттуда и гранитные лохани.
— Как вышло, что ты мне никогда об этом не рассказывала?
Она отворачивается, словно ей в тягость само мое присутствие.
Я вижу, как гневно сжимаются ее челюсти.
— Думаешь, у тебя есть право знать все на свете? В жизни так не бывает, что бы тебе ни говорил мой брат.
Я смотрю на нее с презрением даже, несмотря на то, что знаю: она права.
— Может быть, он думал, ты знаешь, что он не собирается это обсуждать, — добавляет она примирительным тоном, подбирая щетку. — В любом случае, это было неважно. — Небрежный взмах рукой в мою сторону означает, что разговор окончен. Неожиданно она опускает глаза, хмурится: пупырчатая коричневая жаба выскочила на свет из укрытия. — Чего, по-твоему, она хочет? — спрашивает мама.
— Есть… муху. Выжить. Просто оставь ее в покое.
— Оставить ее в покое? Такую вот грязную тварь? Одну из десяти казней Пасхи?! Господь послал ее в наказание египтянам, державших нас в рабстве. В моем доме?!
Мама словно мечется между сном наяву и каким-то буйным безумием. Пока она хватается за метлу, я пытаюсь вернуть ее к более важным вещам, говоря:
— Я все время думал, что он прятался в генице, среди книг. Ему так нравилось прикасаться к ним, вдыхать их запах!
— Кто? — спрашивает она, сдвинув брови, словно я сошел с ума.
Внезапно я понимаю, что могу ударить ее. Она отодвигает в сторону одну из сорванных с петель дверей лавки и выметает несчастную жабу на улицу Храма.
— Прошу, ты не могла бы… — начинаю я.
Понимаю, что это бессмысленно. Само ее присутствие лишает меня сил. Она мечтательно смотрит в небо. Серебряный серп ущербной луны поднялся над горизонтом и, пока я рассматриваю окружающий его ореол, в голове складывается история: жена Мануэля купается в микве, слышит крики новых христиан, которых режут на улицах. Бежит по лабиринту бассейнов и ниш и добирается до холодной стены, украшенной звездами, в кабинете хазана. Открыты ли связанные двери? Или дядя тоже в купальне, проходит обряд очищения перед молитвой? Или, возможно, она кричит, видя приближающиеся огни факелов христиан? Вероятно, дядя слышит ее, открывает потайную дверь, пробирается в купальню и уводит ее оттуда в безопасный подвал?
Вместе мой наставник и девушка ждут в подвале, пока утихнет охватившее Лиссабон безумие. Но убийцы — молотильщик и шантажист — приходят раньше. Принеся смерть в наш дом, они уходят через потайной ход в купальню. Один из них закрывает за собой дверь, оставляя на ней кровавые полосы, крадется по туннелю все дальше от подвала.
Фарид сидит на кухне, когда я появляюсь там. Его бледное лицо искажено болью. Я знаю, что должен броситься к нему, но мои собственные силы поглотило отчаяние.
— Ты останешься наверху? — спрашиваю я знаками, стоя в дверях.
Мой друг кивает, неловко показывает мне:
— У меня дома никого нет. Ты ведь ничего не слышал об отце, верно?
Его бескровные руки безвольно опускаются, словно ангелы уже одевают его для…
— Нет. Я спрашивал всех, кого смог. Его никто не видел. Рано утром я пойду его искать. Похоже, все уже успокоилось, так что…
— Тебе прислали записку, — показывает Фарид, протягивая мне свиток. — Точнее, твоему дяде.
Я вскрываю печать. Это от сеньоры Тамары, бывшей владелицы книжной лавки в Маленьком Иерусалиме, с которой мы часто вместе вели дела. Она пишет:
«Господин Авраам, один мальчик пытался продать мне книгу, которая на поверку оказалась сборником сказок из Египта, недавно найденным Вами. Его украли во время восстания? Мне жаль. Возможно, мне следовало принести ее, но я не подумала как следует и выгнала мальчишку вон из лавки с громкими воплями. Но, мне кажется, я могла бы описать его — мальчика, который заходил ко мне. Возможно, кто-нибудь узнает его, и мы сможем вернуть книгу».
Я чувствую себя так, словно к субботе поймал на крючок огромную рыбину: сборник сказок из Египта — код для пропавшей дядиной Агады! Мне дали понять, что убийца сделал неверный шаг. И теперь, когда я знаю, как ему удалось ускользнуть… Похоже, равновесие в Царствии Божием начинает смещаться в мою пользу.
И все же, даже раньше, чем мои открытия успели наполнить мои легкие свежим воздухом надежды, Фарид вновь повергает меня в отчаяние: когда я пересказываю ему содержание записки сеньоры Тамары, он показывает:
— Перед нами возникло еще одно препятствие. Я спускался в подвал, чтобы найти тебя, когда принесли записку, и видел потайную дверь в стене. Я знаю, о чем ты думаешь. Но убийца ушел не этой дорогой.
— Что?!
— Иди туда. Поищи кровь. Ты увидишь пятна перед тем местом, где ход сужается. Как будто убийца шел ощупью вдоль стены. Но все отметины исчезают еще до того, как приходится ползти на четвереньках. Убийца не смог там пролезть. Он вернулся в подвал