Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
В микве сыро и скользко, какой-то дальновидный еврей забил все окна. Пока мы спускаемся, в кромешной темноте я теряю опору. Мое седалище имеет неприятное знакомство с острым краем гранитной ступени, удар отдается болью в раненом плече. Я вскрикиваю.
— Найду-ка я масляную лампу, пока ты не покалечился, — говорит Мануэль.
Он возвращается в сгущающиеся сумерки, прикрыв за собой дверь.
Пока я сижу в уюте черного одиночества, сгущаются сиреневые силуэты, чтобы потом распасться неверными тенями.
— Резец темноты придает форму нашим желаниям и страхам, — слышу я голос дяди.
И я жду. В
«Не обращай внимания, — думаю я. — Это не видение, это всего-навсего иллюзия».
Едва слышное дыхание где-то внизу заставляет меня двинутся вперед. Или это просто ветер вздыхает в невидимых щелях подземелья? Говорят, здесь около дюжины разных туннелей и переходов встречаются и выходят на поверхность — остатки подземной сети, построенной нашими предками в ожидании Мессии. По-португальски я обращаюсь к темноте:
— Judeu ou Cristao? — Наверное, это единственный вопрос, который теперь имеет хоть какое-то значение. Дыхание исчезает. — Я пришел с миром, — говорю я.
Выжидающее молчание возрождает мой страх.
Я решаю загадать темноте загадку: еврей поймет, о чем речь:
— Который из ангелов протягивает руки Аврааму?
Правильный ответ — «Разиэль»: и его имя, и имя Авраама в сумме составляют двести сорок восемь на иврите, языке, в котором буквы являются и цифрами. Руки Разиэля — знак подобия, связывающий два имени.
Я осторожно поднимаюсь на две ступени вверх с тем, чтобы темнота не приглушала мой голос. Но внизу не заметно никакого движения. Я повторяю загадку и поднимаюсь еще немного выше. Дверь со скрипом отворяется, и огонек наверху высвечивает лицо Мануэля. Лестница под ногами проявляется передо мной серым призраком.
— Прости, что так долго провозился, — говорит он. — Никто…
— Шшш… Мне кажется, внизу кто-то есть. Я слышал дыхание, кажется, еще шаги.
Он бесшумно спускается ко мне.
— Еврей или христианин? — шепотом спрашивает он.
— У шагов нет вероисповедания.
— А что, если…
— Разиэль, — доносится хриплый шепот. — …Разиэль.
— Что он говорит? — спрашивает Мануэль.
Я прикладываю палец к губам, прося тишины.
— Покажитесь, — кричу я вниз на иврите.
Невысокий мужчина с мигающими глазками и жидкими прядями волос над ушами босиком ступает на нижнюю ступень лестницы. Из-за толстого полотенца, обмотанного вокруг талии, его грудь кажется сморщенной. Это хирург, Соломон Эли. Еще раньше, чем я понимаю это, я бросаюсь вниз по ступеням.
— Это невозможно! — говорю я. — Я видел вас на площади Лойуш, связанного, вместе с женой и…
Он радостно гладит меня по плечам.
— Шээлат Халом! — восклицает он. — Один из моих мальчиков вырвался и выжил!
Соломон
— Но я видел вас с…
Соломон прерывает меня, приложив ладонь к моим губам.
— Моя дражайшая жена, Рейна, мертва, — шепчет он. Его рука волной поднимается вверх, имитируя клубы дыма. — Все, кроме меня.
— Но как?
— Как, спрашиваешь? Грыжа, мой дорогой Шээлат. Я вырезал болезненную грыжу одному из тех головорезов, что нас схватили. Каменщику. Где-то с год тому назад. Он узнал меня уже после того, как Рейна… Они заставили меня смотреть. Я говорил им, что хочу последовать за ней через Иордан. Он улыбнулся мне незаметно, ударил меня. Когда я очнулся, оказалось, лежу на крыше дома над церковью Святого Мигеля. Увидел желтые дикие цветы, проросшие сквозь плитку у меня между ногами. Очень странные. Я решил, что умер. Была ночь. Но когда я увидел луну… то есть, я никогда не читал о том, что в раю можно разглядеть небесные тела. Или же caxap so una outra coxap, луна — всего лишь иная тюрьма? — Соломон пожимает плечами, выдавливает слабую улыбку. — Возможно, мой каменщик решил, что для меня большим наказанием будет жизнь. На мне не было одежды, когда я очнулся. И куда мне было идти? Только не домой. Там больше никого не осталось. Я доковылял до купальни. Дверь была открыта. Потом кто-то пришел и запер ее.
— Здесь больше никого не было? — спрашивает Мануэль. — Например, девушки?
— Никого, — отвечает хирург.
— Она умерла скорее всего еще до прихода Соломона, — говорю я Мануэлю, — в воскресенье. И каким-то образом она добралась отсюда к…
— Какая девушка?! — воскликнул мохель. — Это Синфа? Она…?
— Нет, с ней все в порядке. — Я беру Соломона за руки, объясняю ему происшедшее с дядей и цели наших поисков. — Так вы видели хоть что-нибудь, что угодно — украшения, одежду, пищу…? — спрашиваю я.
— Идемте со мной, — говорит он мрачно.
Хирург ведет нас мимо мужского ритуального бассейна к огороженным нишам, предназначенным для переодевания женщин, выложенным мозаичными шестиконечными щитами царя Давида. Он совершает осторожные неуверенные движения человека, голодавшего несколько дней подряд. Но даже несмотря на осторожность эхо его шагов в переходах отдается подобно барабанному бою.
Он приводит нас в маленькую раздевалку, которую использовал как спальню. Мануэль скидывает полотенце, служившее Соломону одеялом. Он поднимает льняную тунику, свернутую в изголовье, и встряхивает ее, чтобы она развернулась.
— Терезы? — спрашиваю я.
Вуаль тьмы падает на лицо Мануэля, когда он опускает лампу. Он встает на колени. Безнадежное рыдание бьется между холодными плитками мозаики.
— Она была обнажена, когда мы ее нашли, — шепчу я Соломону. — Не думаю, что она выбежала бы на улицу в таком виде, если бы успела что-то с этим сделать. Так как же вы…
Неожиданно Мануэль выходит за дверь и направляется по коридору в сторону центрального двора. Я тщетно зову его, потом бросаюсь следом. Мое эхо звенит вокруг голосом, выдающим тайну.