Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
— Прости ее, Господи, — стонет сеньора Файам. — Она стала есть стекло перед тем, как я побежала к тебе домой. Я пыталась ее остановить, но ибур питается только минералами. Он…
Я отмахиваюсь от ее словесного потока, возвращаясь к Гемиле.
— Как ты пришел? — задаю я вопрос.
— Цедек развелась с Рахамим.
Этот демон знает Каббалу! Он намекает на разрыв между женской справедливостью и мужским состраданием, что позволило злу заправлять этой эпохой.
— Я иду с Рахамим, — говорю я. — Вместе мы с Рахамим возьмем эту женщину в жены.
— Ты можешь войти и ехать на мне, но ты не сможешь вырваться! — предупреждает демон.
Гемила теперь — не просто женщина: ее женская суть стала колесницей магического восприятия: немногие из тех, что решаются на такую поездку, возвращаются из нее невредимыми.
Имея в виду еврейского мудреца второго века, в целости вернувшегося в наш мир после поездки на этой колеснице, я говорю:
— Я пришел с миром, как рабби Акива.
Поднимая над девушкой средний палец, я призываю в помощь силы Моисея. Она отстраняется. С вызовом демон бросает мне:
— Я не амалекитянин и не аспид! А Моисей мертв!
— Пасха вечна, — отвечаю я. — Моисей разгоняет воды Красного моря даже теперь, пока мы разговариваем.
— Тогда скоро он тоже окажется на другом берегу и не сможет тебе помочь.
— Значит, ты отказываешься позволить этой женщине самой править своим судном? — спрашиваю я.
— Она впустила меня, и я останусь с ней, чтобы дарить утешение, в котором ей отказал ваш Бог. Иначе я был бы неблагодарным гостем. Ты не находишь?
— Как тебе будет угодно. — Я поворачиваюсь к Бенту. — Мне понадобятся три вещи. Холодная вода из Тежу. Наполните самый большой таз или котел, какой только найдете. В него должна поместиться Гемила. У нас есть, если вы не сможете…
— У нас есть такой! Что еще?!
— Камбалу. Принесите самую маленькую. И ради Бога, живую. И наконец, попросите Синфу показать вам, где лежат наши магические краски. Принесите их мне и налейте понемногу на блюдо.
— А что мы будем делать? — спрашивает сеньора Файам.
— Вся мерзость и грязь придает силы Другой Стороне. Так говорится в Зохаре. И это знает демон. Гемилу нужно вымыть.
— Ты можешь даже подстричь мне ногти — это тебе не поможет! — шипит ибур. — Для меня Шабат — просто еще один закат, а ты — тень, пытающаяся остановить пожар.
— А камбала? — спрашивает сеньора Файам шепотом, чтобы не услышал демон.
— Рыбы невосприимчивы к подобиям Маймона, — отвечаю я. — Она поможет нам бороться с ним.
Пока Бенту нет, я объясняю сеньоре Файам, как мы будем петь Девяносто Первый Псалом, чтобы подготовить Гемилу. Слушая меня, сеньора обеими руками хватается за цепочку курильницы.
— Убери от меня эту мерзкую вонь, козел сраный! — неожиданно орет демон. — И запомни, Берекия Зарко, если ты выгонишь меня из моего дома, ты никогда не найдешь убийцу своего дяди!
Слова злобного создания лишают меня дара речи. Я смотрю в темные глаза Гемилы, пытаясь установить с ним контакт. Ее голова лениво вращается, словно ее неудержимо клонит в сон. Выпрямившись, она утробно смеется.
— Так ты видел убийцу?! — требую я ответа.
— Видел! Но если ты опять поднимешь на меня палец Моисея, я вцеплюсь в эту тайну так же, как вцепился в эту женщину.
— А если я оставлю тебя в покое, ты опишешь мне убийцу? — спрашиваю я.
— Да.
— Почему я должен тебе верить?
— Маймон не лжет, — говорит он. — Я даже осмелился сказать правду твоему Богу. Я его не боюсь. Мне нечего терять. Только евреи вроде этой грешной шлюхи считают своим долгом лгать пред лицем Господа!
Сеньора Файам хватает меня за руку:
— Неужели ты послушаешь ибура, Берекия?
— Но ведь он знает! — кричу я. — Он знает, кто это сделал!
— Развяжи меня! — требует демон.
Я вырываю руку из дрожащих пальцев сеньоры Файам. Подняв сжатые кулаки к лицу, она вопит:
— Неужели ты станешь служить Самаэлю, самому Дьяволу, чтобы отомстить за дядю?!
Признание комом встает в горле: да! Я сделаю все, чтобы найти убийцу! Все, что угодно!
Так что же тогда удерживает меня? Сама Гемила? Она с кряхтеньем резко выпрямляется, вытягивая шею и приподнимая скамейку, к которой ее привязали. Она позволяет ей с грохотом опуститься на пол и принимается извиваться в своих путах, словно ее пронзают раскаленным мечом. Она жадно ловит ртом воздух. Как только прилив внутри нее отступает, она бросает на меня непроницаемый взгляд.
— Развяжи меня! — требует она.
Глухое рычание заставляет меня обернуться. Белу остервенело скребет единственной передней лапой дверь во двор.
У меня в голове раздается голос дяди: «Не оставляй живых ради мертвых!», его ладони ложатся мне на плечи, когда я поворачиваюсь к демону. Я принимаюсь петь Девяносто Первый Псалом:
— …И под крыльями Его будешь безопасен… не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…
— Ты никогда не найдешь убийцу! — визжит Маймон. — Никогда!
Сеньора Файам подхватывает пение, и вращающееся колесо псалма объединяет наши нестройные голоса в единое целое. Мы поем:
— Только смотреть будешь очами своими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем своим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих…
Произнося молитву, я внутренне отворачиваюсь от демона, поднимаясь по ее ступеням все выше. Оказавшись на сияющем парапете внутренней вибрации, поддерживаемой мехами в моей груди, я вновь поднимаю над Гемилой средний палец.