Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Мы отправляемся к дому раввина, и Карлос дрожащим голосом спрашивает меня:
— Так ты прощаешь меня?
— Прощаю вас? — переспрашиваю я.
— За то, что не смог защитить Иуду. Мне нужно это знать.
— Конечно, я прощаю вас. Вы — такая же жертва, как и… Слушайте, Карлос, я уже не вполне уверен в том, что я еврей, но я и не христианский инквизитор.
— Не еврей?! Берекия, но ты же должен верить хоть во что-то!
— О, правда? Неужели должен?!
— Разумеется.
Я останавливаюсь, глубоко вдыхая животом и грудью ночной аромат плотной стены безумия, окружающей это злосчастное поселение
— Вдохните эту темноту, Карлос. В ней появилось что-то новое, непохожее на вонь дерьма и запах горящего дерева. Проявляется новый пейзаж, мирское поселение, которое станет нам прибежищем среди пылающих пределов религии. Пока у нас есть лишь призрачный аромат дыма его очагов. Но оно скоро появится. И старые христиане ничего не смогут сделать, чтобы помешать нам найти там пристанище.
Карлос отвечает поучающим, скептическим тоном:
— Ради Бога, скажи мне, Берекия, на чем будет основываться этот новый пейзаж, как не на религии?
— Я не могу вам ответить, Карлос. Пейзаж еще не сформировался. Там будут мистики и скептики, в этом я не сомневаюсь. Но ни священникам, ни монахам, ни дьякам, ни епископам, ни Папам там места не будет. Стоит им сделать хоть шаг по нашей земле, и мы вышвырнем их вперед голов. И никаких раввинов. Мы перережем тебе горло сразу, как только ты развернешь свиток со своими заповедями!
— Ты должен умолять Бога о прощении за такие мысли, — предупреждает Карлос.
— Спой эту песенку козлам! Мне надоело умолять! От моего Бога не дождешься ни прощения, ни наказания.
— Эйн Соф? — спрашивает священник, намекая на концепцию Каббалы о неизвестном Боге без каких-либо опознавательных знаков. Я киваю, и он добавляет: — Немного утешения в Боге, которому нет ни до чего дела.
— Ах, утешение… Для этого, дорогой друг, мне нужна жена, с которой я смогу разделить ночь, и дети, которых смогу обнять, а не Бог. Оставь Господа, записанного на страницах Ветхого и Нового Завета, себе. А я возьму того, о ком не написано ни слова.
Карлос качает головой, словно отдавая меня на милость мира, который никогда не сможет понять. Мы добрались до дома рабби Лосы. Я жду за углом. В ответ на стук священника ставень окна наверху открывает дочка-подросток Лосы, Эсфирь-Мария, убирая с заспанных глаз спутавшиеся волосы.
— Прости, что разбудил тебя. Твой отец дома? — спрашивает Карлос.
— Вышел, — отвечает она.
— Куда?
— Не знаю.
— Ты не передашь ему, что я хочу с ним поговорить? Я буду дома у Педро Зарко или в Святом Петре. Скажи ему, чтоб пришел как только сможет. Даже если ему придется нас разбудить. И передай, что мы не собираемся причинить ему вреда.
Она кивает. Мы со священником возвращаемся домой, садимся во дворе. Неестественное чувство вины за то, что мы остались в живых, преследует нас подобно навязчивой мелодии. Я на минуту захожу в дом за масляной лампой, выношу ее во двор и разворачиваю портрет мальчика, пытавшегося продать сеньоре Тамаре дядину последнюю Агаду. Лампа отбрасывает на рисунок круглое пятно света.
— Вы никогда не видели его раньше? — спрашиваю я.
Карлос подносит рисунок к самым глазам.
— Нет, — отвечает он. Я забираю рисунок, и он спрашивает голосом, полным надежды: — Можно, я останусь здесь до утра? Я не могу оставаться один.
— У нас нет другого выбора. Вам нельзя появляться близко от квартиры или церкви Святого Петра. Убийца подослал своего оруженосца, светловолосого северянина, прикончить Диего. Он может охотиться и за вами тоже.
— За мной?! — Священник вздрагивает, и его полусонные глаза широко распахиваются, словно он принял яд. — Тогда, возможно, это объясняет… — Он достает из складок плаща квадратный лист пергамента с пришитыми к нему по углам наподобие цицит пучками соломы. Он напоминает детскую игрушку. — Читай, — говорит священник, протягивая пергамент мне.
Неаккуратно нарисованная фигурка человечка по контуру обрамлена миниатюрными письменами иврита, каждая не крупнее муравья. Язык послания — странная смесь португальского и иврита, слова же взяты из Книги Иова: «Он оставляет яйца свои на земле и на песке согревает их, и забывает, что нога может раздавить их и полевой зверь может растоптать их».
— Когда вы это получили? — спрашиваю я.
— В прошлую пятницу. Кто-то подсунул ее под дверь моей квартиры. Сначала я подумал, что она от твоего дяди. Я решил, что он хочет меня запугать, чтобы получить книгу, которую он так хотел. — Карлос улыбается, добавляя: — А потом я подумал, что ее оставил ты.
Я закатываю глаза:
— А сейчас, когда ваш разум наконец-то вернулся на насест после долгого путешествия?
— Теперь не знаю. Но если кто-то убил твоего дядю и хочет убить и меня… Может быть, это талисман от него. Может быть, моя книга имеет какое-то отношение к смерти твоего дяди! Видимо, она гораздо ценнее, чем я думал.
— Вы можете принести ее мне?
— Нет. Она у меня в квартире. А северянин… Бери, это было последнее, что связывало меня с иудаизмом. Я оставил ее себе потому, что не мог поступить иначе. Твой дядя хотел, чтобы у меня не осталось ничего, чем я сам являюсь.
— Ничего страшного, Карлос. Но хоть какие-то догадки о том, почему она оказалась столь ценной, у вас есть?
Он мотает головой, говоря:
— Существует несколько копий этой книги. Она вряд ли уникальна.
— А на полях есть какие-нибудь пометки?
— Нет. Возможно, тот человек, который перевозил книги по просьбе твоего дяди, просто хотел ее для себя и не желал, чтобы она исчезла из страны.
— Не слишком правдоподобно звучит. После того, как через границу уже была перевезена сотня, а то и больше, книг, я не вижу обоснованной причины, по которой контрабандист вдруг восстал бы против дяди просто потому, что ему понравился ваш манускрипт. И еще кое-что: в генице было несколько очень ценных рукописей, на которые убийца даже не посмотрел, забрав только Агаду. — Я принимаюсь пристально рассматривать талисман и обнаруживаю, что слово песок, арейа, написано с ошибкой. — Писали второпях, возможно, втайне, — замечаю я. — Но кто-то, не слишком сведущий в Торе. И не очень-то грамотный. Хотя чернила прекрасные. Я бы сказал, писатель-любитель, дорвавшийся до хорошей жизни. Правша, разумеется, судя по наклону букв. А что до бумаги… — Я принюхиваюсь, провожу пальцами вдоль складок. — Видимо, достаточно старая. Пахнет кедром. Возможно, хранилась в сундуке. Если мы хотим узнать больше, нам понадобится помощь Фарида. Наверное, даже у чернил есть характерный запах. — Я поднимаю взгляд на Карлоса. — Этот талисман создал человек, жаждущий вас запугать. Если бы он хотел убить вас, он не потрудился бы прислать вам подобное предупреждение. Я могу оставить его себе?