Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Изучив нитку, Симон отпирается на стол, чтобы подняться на ноги, и сочувственно смотрит на меня.
— Может быть, она и похожа — я не эксперт. Но ее могли взять у меня в лавке, да в любой лавке Маленького Иерусалима, торгующей шелком. Но ты, разумеется, хочешь знать, как была порвана именно моя перчатка? — В ответ на мой кивок он нараспев произносит: — Когда бежишь на одной ноге, временами случается упасть. Упав на камни, можно порвать шелк. Удивительный материал эта работа червей, но они, свивая ее в кокон, не могут прозреть человеческой глупости.
Он берется за костыли, вкладывая под мышки их кожаные подушечки. Стыд от того, что я донимаю расспросами человека, которого обожал мой дядя, мешается с упорным желанием продолжить нападки, пока из его души не извергнется последний намек на счастье.
— Симон, пришло время масок, — говорю я. — Я совершенно не уверен в том, что скрывается под твоей. Так же, как и ты не знаешь, что кроется под моей. И все, что мне известно, это то, что передо мной человек, жалеющий самого себя, чтобы меня одурачить.
Он подпрыгивает, чтобы поудобнее разместить костыли.
— Моя старая маска давным-давно сгорела в костре, на котором погибла моя жена. А новая… я даже не знаю, как она выглядит. — Он со смиренным видом надевает перчатку. — Может быть, в стороне от чужих глаз я и вступил с твоим дядей в чудовищную борьбу. Так наверняка предположил бы инквизитор. Но неужели ты стал им? Еврейский мистик, превратившийся в инквизитора?! — Он с горечью смеется. — Ты не первый, не так ли? Все возможно под небом Испании и Португалии. Благослови Господь эту страну чудес.
Является ли эта эскапада циничной защитой человека, уставшего от мира, или же это притворство убийцы? Я спрашиваю его:
— Ты не знаешь, кто перевозил дядины книги? — Он мотает головой, и я говорю: — И никаких подозрений?
— Никаких. Я отлично овладел искусством не задумываться над само собой разумеющимися вещами. На самом деле, не думать — это особый дар, развившийся в Кастилии и Андалусии. Отправляйся туда как-нибудь, и ты увидишь, насколько ценится это среди примерных горожан этих Богом проклятых провинций.
Я разворачиваю перед ним портрет мальчика, пытавшегося продать сеньоре Тамаре последнюю Агаду моего наставника.
— Никогда не видел?
— Сколь мне помнится, нет, — отвечает он.
— А Ту Бишват?
— А что это?
— Не «что». В Константинополе есть человек, использующий этот псевдоним… который получал контрабандные рукописи от дяди.
Симон мотает головой, говоря:
— В Константинополе, должно быть, живут сотни каббалистов. Этот Ту Бишват может быть любым из них. Господин Авраам велел нам не вмешиваться в другие его дела. Мы уважали его желания. Так же, как и ты, милый Берекия.
Он вновь демонстрирует мне свою жалкую улыбочку, и в моей груди вскипает желание его ударить.
— А Хаман? — угрюмо спрашиваю я.
— А что с ним?
— Дядя не говорил тебе, чье лицо он собирался дать Хаману в своей последней Агаде?
Симон снова мотает головой и ковыляет на костылях в сторону двери. Он оборачивается, прикрывая ладонью глаза. Шут исчез: его взгляд не выражает больше ничего, как у человека, надежды которого рухнули. Он шепчет мне обеспокоенно:
— Берекия, я пришел, чтобы кое-что рассказать тебе. Испанский дворянин, остановившийся в дворце Эстош, ищет по городу книги на иврите, в частности, иллюстрированные рукописи. В субботу перед гибелью твоего дяди я собирался продать ему несколько. Я не знаю, откуда он узнал мое имя. Он мне не сказал. Остерегайся нас всех, если пожелаешь. Но его остерегайся особенно. Было бы разумно продать книги твоего дяди, чтобы собрать денег на выкуп и уехать из Португалии. Но я не доверяю этому человеку.
— А его имя?
— Он называет себя графом. Графом Альмирским, — но я подозреваю, что это ложь.
Когда я объясняю Симону и Фариду, что это не кто иной, как человек, забравший Диего в больницу после того, как его избили камнями, они оба принимаются убеждать меня в том, что я должен пойти и поговорить с ним. Мы идем молча, медленно, чтобы Симон смог поспеть за нами на своих костылях. Все, что осталось теперь от избиения, это понимающие глаза христиан: подозрительные, будто разграничивающие свои владения, говорящие о том, что мы не такие как они. Как будто мы этого не знаем. Они принимаются перешептываться и отводить глаза, словно мы — живые мертвецы. Как будто мы и этого не знаем.
В косой утренней тени, отбрасываемой двумя колокольными башнями-близнецами собора, Фарид показывает мне, что нас кто-то преследует.
— От самого дома, — жестикулирует он. — И он северянин. Но пока не оборачивайся.
Мы ускоряем шаг, спускаясь мимо церкви Святой Магдалены к Маленькому Иерусалиму. Здесь мы не столько идем, сколько лавируем между высохшими кучами дерьма, оставленного на улицах христианами. По камням мостовой вьются и исчезают бурые полосы — кровавые следы тел евреев, влекомых в костер. Вокруг носятся мухи, норовя забиться в нос и глаза. Но все мои мысли сосредоточены на идущем за нами северянине. Словно нас связал воедино невидимый шнур, тянущий меня назад. Возле старого здания школы я решаюсь оглянуться. Наш преследователь большими шагами минует тележку с вяленой рыбой. Это тот самый светловолосый великан, которого я видел возле дома Диего, в этом нет сомнения.
Неужели он и есть Белый Маймон с Двумя Пастями — из-за светлой кожи?
Я беру Симона под руку и сообщаю ему о нашей северной тени.
— Он, скорее всего, охотится за мной, — замечаю я. — Из-за чего-то, что я знаю о дяде… о заговоре об убийстве. Вы должны отделиться от меня.
Симон согласно улыбается: он больше не станет бороться с судьбой. Но Фарид показывает:
— Может быть, стоит с ним сразиться? Трое на одного.
Я киваю на костыли Симона:
— Плохая идея. В одиночку я смогу от него оторваться на аллеях Маленького Иерусалима. Он не здешний. Он потеряется там. Встретимся возле дворца Эстош. Ждите меня.
Они согласно кивают и продолжают свой путь в сторону Россио. Я поворачиваюсь лицом к нашему шпиону, чтобы убедиться, что он меня видит, а потом сворачиваю возле кружевной лавки к зданию, раньше бывшему еврейской больницей. Единым прыжком я скрываюсь из виду в мраморной дверной раме постоялого двора Двух Братьев. Отсюда я продолжаю спускаться по боковой аллее обратно к Rua da Ferraria, улице Кузнецов.
Вжавшись в дверной проем, я наблюдаю за несколькими кремовыми бабочками, трепещущими крыльями, набросившимися на свежие конские яблоки.