Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Фарид тяжело дышит рядом со мной. Я осторожно открываю деревянную дверь. Мы заходим в лавку.
Диего.
Удивление отражается на его лице лишь на секунду. Он стоит возле стола в задней комнате, напряженный, непроницаемое молчание совы скрывает его мысли. Книги, украденные из геницы, валяются у его ног. Сеньора Тамара сидит на стуле, сложив руки на коленях. Она что-то говорит, но я не слышу ее. У нее за спиной стоит жилистый раб-африканец с крупными мрачными чертами лица и ввалившимися щеками человека,
Я оставляю эту сцену в своей памяти Торы.
Мы с Диего продолжаем смотреть друг на друга сквозь ритуальное пространство опаляющей жары и чистоты. Сеньора Тамара поднимается. Ее губы шевелятся. Тени на белом халате Диего вздрагивают и смещаются, когда он выпрямляется. Мои ноги напрягаются, словно готовясь к битве. Кровь бьется под кожей, вызывая исступление сродни сексуальному влечению. Разглядывая его бороду, я представляю шрам на мраморно-белой коже подбородка, красный, исполосованный вертикальными стежками, второй рот предателя и убийцы.
— Белый Маймон с Двумя Пастями, — шепчу я.
Он достает нож из складок плаща — длинный, с квадратным кончиком: клинок шохета. Раб вынимает из сумки стилет. В другой руке он сжимает трость с набалдашником в форме змеиной головы.
Впервые голос сеньоры Тамары прорывается сквозь завесу моей беспокойной ярости:
— Берекия, что случилось?
Она делает шаг мне навстречу.
— Уходите! — велю я ей, не отрывая пылающего гневом взгляда от Диего.
Она подходит к Фариду, отчаянным жестом прижимая ладони к его груди.
— Что не так, мой мальчик? Скажи мне!
— Он убил дядю, — говорю я.
— Диего?! — Она резко оборачивается к нему. — Это правда?!
Он умиротворяюще протягивает ей раскрытую ладонь.
— Конечно же, я этого не делал, — отвечает он.
Я тянусь к сеньоре Тамаре и толкаю ее в сторону двери.
— Идите! — кричу я.
Она не двигается с места. Все еще не сводя взгляда с Диего, я пинком открываю дверь. Она сопротивляется, гладит меня по подбородку.
— Но милый мой мальчик, Диего сказал, ты дал ему разрешение на продажу книг… что твоя мать слишком боялась хранить в своем доме книги на иврите.
— Ради Бога, уходите! — говорю я.
— Но что ты собираешься делать?! — требует она ответа.
Я показываю Фариду:
— Останься здесь.
Схватив упирающуюся и кричащую сеньору Тамару под руки, я выставляю ее за дверь.
Оказавшись на улице, она кричит на меня, умоляя объяснить ей хоть что-то. Но мое внимание привлекает великан в плаще, стоящий на другой стороне улицы в тени залитого лунным светом навеса из мешковины: на голове у него широкополая ярко-фиолетовая шляпа.
— Благослови Господь царицу Эсфирь, — шепотом говорю я себе.
Мы с великаном обмениваемся торопливыми репликами. Он принимает мое предложение, благодарит на ломаном кастильском.
Я бегом возвращаюсь в лавку и запираю за собой дверь. Диего отвешивает мне
— Вот ты где, Берекия! Я как раз говорил Фариду, как я был удивлен и счастлив, узнав, что дона Менезеш оставила вас обоих в живых. Но я не уверен, что он понимает хоть что-то из того, о чем я говорю.
— Фарид понимал больше твоего с самого рождения, — замечаю я.
В его глазах загораются веселые искорки.
— Ты всегда такой снисходительный. Но подумай, разве мог кто-то предполагать, что она проявит сейчас милосердие. Должно быть, еврейская кровь взяла верх.
— Зачем ты убил дядю? — спрашиваю я.
— Зачем? Хочешь сказать, ты сам до этого не догадался? Похоже, все остальное тебе прекрасно известно. Ты слишком умен, как говорит дорогой Карлос. Севилья… Подумай о Севилье.
— А что с ней?
Дверная ручка начинает дергаться. Сеньора Тамара стучит в дверь и зовет меня.
— Она не успокоится, — с улыбкой говорит Диего.
— Как и никто из нас, — отвечаю я.
— Похоже, ты ей нравишься. Да и всем остальным тоже. Кроме тебя самого. Именно поэтому я и пытался убедить тебя прекратить свои бесконечные поиски. — Я хмурюсь, и он произносит: — Так о чем это я… Да, Севилья. Это было там, само собой. Случайность. Меня увидел твой дядя. Он был слишком деятельным — сплошные страсть и энергия. Когда ты такой, ты становишься виновником неприятных случайностей. Он прибыл туда, чтобы спасти Симона от инквизиции. У меня дома он некстати растолкал моих слуг, неся с собой все свое состояние — ляпис-лазурь. Легат епископа как раз обсуждал со мной мой… мой заработок. За доносы на Симона и других. Разумеется, я сразу же развернулся спиной к твоему дядюшке и вышел из комнаты, не проронив больше ни слова. Но у него была отличная память Торы. Не такая хорошая, как у тебя, но все равно выше всяких похвал.
— Ты был тогда чисто выбрит, — замечаю я.
— Да. Ты и об этом догадался, верно? Борода была для Лиссабона. В такое время для каждого города нужна своя маска, согласен?
— Значит, ты даже не левит?
— Нет, почему же. У лжи не настолько много слоев. Но ты был прав. Не у всех нас есть бороды. Даже в ортодоксальной Андалусии. Нет, я знаю, ты там никогда не был. И теперь, если не побережешься, лишишься возможности когда-либо попасть туда. А там есть на что посмотреть. Альгамбра, великая мечеть в Кордове. Там в стены вделаны драгоценные камни больше…
Ладонь Фарида скользит по моей спине.
— Ты берешь раба, я — Диего. Я с огромным удовольствием лишу его жизни.
— Постой, — отвечаю я. Обращаясь к Диего, я спрашиваю: — Почему ты доносил инквизиторам на Симона и остальных?
— Какой же ты наивный. — Он скалится и сжимает кулаки. — Когда Церковь окружает тебя, сжимает, ты делаешь все, что тебе скажут. Все, что угодно! — Он улыбается. Рука расслабляется. — У вас, португальских евреев, жизнь — молоко и мед. Вы и не знаете, что это такое.