Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
— Я скоро вернусь. Еще не время для прощания.
Я захожу в дом Фарида и обнаруживаю его занятым молитвами прямо в передней комнате. Заметив меня, он выпрямляется, словно поддерживаемый руками Аллаха.
Глава XIX
Мы с Фаридом поднимаемся по склону расцвеченного пятнами кустарника холма навстречу башням Монастыря Грасы и утреннему солнцу Лиссабона. Низкорослая монашка с единственным торчащим зубом, охраняющая свой драгоценный мраморный крест, оборачивается, чтобы посмотреть на нас.
Особняк доны Менезеш нависает над грязной дорогой, обрамляющей северный склон холма. Каменная крепость, перестроенная из заброшенного романского военного укрепления, ее единственная современная деталь — мраморный балкон, опирающийся на четыре летящих контрфорса, построенных на обнажившемся известняковом склоне.
Я бывал здесь дважды, оба раза принося шелковые платья, заказанные у моей матери. Мы идем к воротам у бокового входа в дом. Сад, засаженный огромными марокканскими кедрами, дарит нам спасительную тень. Отсюда нам виден край балкона на внутренней стороне дома. Высокий худощавый мужчина в синем берете с плюмажем стоит под дальним контрфорсом. В руках у него бокал из красного стекла, он непринужденно беседует с кем-то, кого я под этим углом не могу разглядеть. Он показывает на что-то слева от себя, и я узнаю его: это граф Альмирский.
Зоровавель и царица Эсфирь объединились.
У ворот светловолосый стражник в характерной ярко-фиолетовой шляпе наемника доны Менезеш уносит мое послание в дом. Когда мы уже уходим прочь, Фарид показывает:
— Может, у нее скидка за наем этих буйволоподобных монстров.
Мне бы хотелось засмеяться, если только я мог быть уверен в том, что все еще являюсь тем юношей, каким был раньше, но, похоже, я больше не обладаю такой возможностью. Мы проходим мимо угрюмой монашки, все еще стоящей на страже возле монастыря, и мое сердце подскакивает, словно стремясь выскочить из груди. Я думаю: «Если моя жизнь оборвется здесь, что это будет значить?»
Времени на поиски ответа нет. Мы, оскальзываясь, сбегаем вниз по холму. Улицы Лиссабона, изогнутые под немыслимыми углами, молча приветствуют нас.
Вернувшись домой, я достаю из геницы два бесценных трактата Авраама Абулафии «Жизнь Мира Грядущего» и «Сокровища Сокрытого Эдема». В обоих на полях сделаны заметки рукой моего наставника.
— Что это ты делаешь? — спрашивает Диего сверху.
Они вдвоем с отцом Карлосом стоят на лестнице, глядя на меня с почти материнской нежностью и беспокойством.
— Теперь я понял, чего от меня хочет дядя. Если дона Менезеш пытается приобрести рукописи на иврите посредством графа Альмирского, она их получит. Но за очень высокую цену. Я хочу последнюю Агаду моего учителя. Это доказательство, которого мне не хватает.
— Но ты ведь сказал нам, что считаешь Соломона виновным в… — начинает священник.
— Кому какое дело до моих слов! — перебиваю я. — Ты веришь во все, что слышишь?!
Он морщится, словно понюхав что-то протухшее. Диего спрашивает меня:
— Обмен? Книги господина Авраама за Агаду?
— Именно.
— Ты унаследовал хитрость своего дядюшки, — осторожно говорит мне отец Карлос. — С этим не поспоришь. Но, возможно, ты немного чересчур умен.
— Тебя искушает дьявол, — заключает Диего.
— Вы двое начинаете говорить одинаково, — замечаю я. — Думаю, страх заставляет всех евреев говорить одно и то же. Это становится утомительным. В любом случае, это не искушение дьявола. Дона Менезеш — такая же запуганная еврейка, как и мы все.
— Еврейка?! — восклицает Диего. — Она не еврейка!
— Она изображена как царица Эсфирь в личной Агаде дяди… приносящей Тору Мордехаю.
— Это еще ничего не доказывает! — усмехается он.
— Мне этого достаточно!
Голосом умудренного взрослого Диего говорит:
— Даже если ты и прав, она не еврейка. Она новая христианка. Пропасть между этими понятиями все шире с каждым днем. — Я закатываю глаза, и он добавляет: — Как бы то ни было, нож не знает религий. А в распоряжении ее охранников весьма острые ножи. Мы все имели шанс в этом убедиться не так давно.
— И что, по-твоему, я должен сказать? Я все это знаю.
Священник спускается по лестнице и приближается ко мне. В его взгляде читается мольба, когда он говорит:
— Берекия, теперь, когда у тебя не осталось ни отца, ни дяди…
— Бросьте, Карлос! Мне не нужна ваша защита.
Он отвечает мне тяжелым вздохом, который я слышу всю свою жизнь, означающим, что я слишком упрям, чтобы со мной все было хорошо. Я убираю манускрипты в кожаный футляр, который дядя брал с собой, отправляясь на духовную прогулку к горе Синтра. Ко мне подходит Диего.
— И где ты намерен с ней встретиться? — интересуется он.
— На Миндальной ферме, — отвечаю я.
— Почему там?
— Дядя сказал мне пойти туда.
Отец Карлос судорожно вздыхает. Когда я прохожу мимо него, он хватает меня за руку:
— К тебе являлся господин Авраам? — Я киваю, и он приглушенно спрашивает: — И ты говорил с ним?
— Я задал Господу вопрос во сне, и ко мне явился дядя.
— Что… что он сказал?
— Что последние врата будут пройдены у башни на Миндальной ферме.
— Берекия, — говорит Диего, — если ты прав, то получается, что дона Менезеш и граф Альмирский приказали убить господина Авраама и Симона. Тебе не следует туда идти. Я позову твою мать. Я вижу, что нас ты не слушаешь.
— Стой! Не приводи ее сюда! Симон не был готов. Так же, как, видимо, и мой дядя. Они не знали, насколько она в действительности опасна. Я знаю.
Он продолжает протестовать голосом, срывающимся в истерику. Я поднимаю руку, чтобы призвать его к тишине:
— Если ты расскажешь об этом матери, она просто сошьет еще несколько своих дурацких талисманов. Оставь ее в лавке. Сейчас мы должны попрощаться. Ты можешь уже уехать к моменту моего возвращения.