Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
— Вижу, ты очень похож на своего дядюшку.
— Но не такой наивный, — отвечаю я. — Я знаю, кто вы и что сделали.
— Неужели? — Она задирает подбородок и улыбается, словно забавляясь ловкими проделками собаки. — Расскажи мне, что, по-твоему, ты знаешь.
— Я ничего не стану вам рассказывать. — Я достаю из футляра рукописи. — Я пришел, чтобы предложить вам это в обмен на последнюю иллюстрированную Агаду моего дяди. Я знаю, что она у вас. Эти манускрипты стоят много больше. В обеих есть предисловия, выполненные рукой самого господина Авраама Абулафии, будь благословенно его имя.
— Если ты так уверен в том, что я убила твоего дядю, почему ты не пытаешься убить меня?
— Ваша смерть не вернет его, — говорю я.
— Доводы разума — не для мести. Твои колебания говорят о том, что ты не вполне уверен в моей виновности. — Она кивает мне, словно ожидая моего согласия.
— Мне нужна его Агада! — ору я. — И вы не уйдете отсюда до тех пор, пока я не получу ее!
Проигнорировав мою угрозу, она спокойно спрашивает:
— Почему здесь? Почему на Миндальной ферме?
— Она тоже была изображена рукой дяди на той же странице, что и Зоровавель. Мне снился сон, и он сказал мне, что я пройду здесь последние врата тайны. Сейчас здесь…
— Он сказал тебе это? Господин Авраам?
Она проводит кончиками пальцев по напряженному сухожилию на шее. Она нервничает не меньше, чем я сам.
— Да, я говорил с дядей, — отвечаю я.
— Когда? — беспокойно спрашивает она.
— Это вас не касается. Вы здесь просто потому, что…
— Ты не знал, что именно здесь мы связали наши судьбы воедино? — перебивает она меня. Ее голос идет откуда-то из живота, выдавая страх. — Четыре зимы назад, тринадцатого адара, за день до Пурима. Мы должны были символически воспроизвести древнюю победу еврейского народа над сирийской армией, случившейся в тот день. — Она заглядывает в себя, вспоминая. — Твой дядя настоял на том, чтобы мы встретились здесь, на Миндальной ферме, и создали сеть контрабанды.
— Почему здесь? — удивляюсь я.
— Ты знаешь историю Аарона Поэжу и его…
— Да, — обрываю я.
— А о его видении…? — спрашивает она.
— Светловолосые дикари в железных масках, закрывающих рты, которые придут и захватят Лиссабон.
— Железные маски — чтобы не допустить общения, — говорит она, словно цитируя мудрые строки. — Светловолосые потому, что они христиане. Ты должен понять. Ты был избран господином Авраамом. Представь, что это Писание.
— Да. Это было видение о том, что когда-нибудь христиане отнимут у нас слово, наши книги.
— И именно здесь, по словам твоего дяди, мы спланируем их низвержение.
Ответ на загадку, которую дядя загадал мне накануне своей последней субботы, всплывает в сознании. Он спросил тогда, что живет вечно, но может умереть прежде рождения.
«Книга», — соображаю я: она рождается заново в каждом из нас, когда мы читаем ее. И она может погибнуть в огне инквизиции так же, как и любой из нас.
Дона Менезеш пристально смотрит на меня поверх носа:
— Знаешь, если бы ты не попросил меня встретиться с тобой именно здесь, я приказала бы убить и тебя. Но в этом месте есть что-то…
— Где Агада?! — спрашиваю я с вернувшимся пылом.
— У меня ее нет. Берекия, позволь мне…
— Я запрещаю вам произносить мое истинное имя! Используйте христианское!
— Как пожелаешь. Педро, я работала с твоим дядей. Больше трех лет. Скажи, ты помнишь сеньору Бельмиру? — спрашивает она.
— Еврейка, которую избили до смерти возле фонтана Божьей Матери несколько месяцев назад.
— Верно. Тебе никогда не было интересно, почему ее убили?
— В Лиссабоне живут старые христиане, которые пойдут на все, чтобы…
— Нет! Это был мой извозчик. Помнишь его? Такой смуглый, он служил у меня раньше. Не из этих новых фламандцев.
— Ваш извозчик ее убил? — переспрашиваю я.
— Да. Мне прислали записку. От шантажиста. Я должна была отдавать ему рукописи на иврите, которые мне доверял твой дядя, иначе шантажист откроет всем истину о моем еврейском прошлом. Не самое лучшее положение, в котором я могла бы оказаться. И не только я, но и все члены моей семьи. Я должна была оставить первый манускрипт в тайнике возле фонтана Божьей Матери. Так я и сделала. Или, скорее, мой извозчик. Он спрятался и стал ждать. За книгой среди ночи пришла женщина. Сеньора Бельмира. Мой извозчик схватил ее, пытаясь выяснить, кто ее послал. Но она не стала говорить. Ничего не помогло… Боюсь, это пошатнуло его преданность. Настоящий мужлан. Я отправила его назад к семье, в Толедо. Кастильцы — прирожденные убийцы. Никогда не нанимай их, только разве на бой быков.
— Вы сказали об этом дяде? — спрашиваю я.
— Я никому ничего не сказала, — отвечает она.
— Вы не доверяли ему?
— В моем положении я не могу доверять никому. К тому же я узнала, что меня предал он.
— Мой дядя никогда никого не предавал!
— Да, возможно, что и никогда. Но при такой дилемме… Педро, доверие — это нечто, что в наши дни могут позволить себе единицы. Это может обойтись слишком… слишком дорого.
Ее лицо вытягивается, выражая грусть и сожаление. Она делает шаг в мою сторону, но я поднимаю руку, останавливая ее. Я чувствую, что ее доброта опаснее чумы.
— Я наняла шпионов, чтобы следить за ним и за твоей семьей. — Дона Менезеш замолкает, чтобы набрать в легкие воздуха. — В любом случае, после смерти сеньоры Бельмиры я получила еще одну записку. В этот раз шантажист угрожал мне, что, если я попытаюсь выяснить, кто он такой, моя тайна станет известна Церкви и самому королю Мануэлю. По его словам, у него были доказательства моих еврейских корней. Поэтому я стала оставлять ему рукописи, которые твой дядя передавал мне.
— Записка все еще у вас? — спрашиваю я.
Она осторожно кивает.
— Хочешь знать, сможем ли мы вычислить этого человека по почерку. Я думала об этом. Но его записки всегда написаны неразборчиво, словно кто-то писал левой рукой. Или, возможно, ребенок. Но у меня появился план. У меня есть хороший друг детства. Человек, стоящий вне сомнений, он помогал мне перевозить книги через испанскую границу. Ты знаешь его как…
— Графа Альмирского, — перебиваю я.
— Да. Он приехал…
— И Исаака из Ронды, — добавляю я.
Она поджимает губы. В ее глазах читается неподдельное изумление: