Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
— В какой он комнате?
— Наверху. — Он указывает на открытую дверь в дальнем конце обеденного зала. — Налево. Последняя дверь справа.
Тетя Эсфирь открывшая дверь на мой стук, судорожно вздыхает:
— Берекия! У вас все…
Я проталкиваюсь мимо нее. Афонсо сидит на разобранной постели в длинной исподней рубахе. У него грубые сморщенные ступни, похожие на обнажившиеся корни мандрагоры.
— Ты слышал когда-нибудь о Симоне, импортере тканей? — спрашиваю я его.
— Друг твоего дяди. Эсфирь писала мне о…
— Так она тебе писала. — Я отвешиваю ей поклон. — Ты замечательно пользовалась своим даром, дражайшая тетушка.
Ее лицо становится жестким и холодным.
— Твое замечание принято к сведению, — говорит она. — А теперь убирайся!
— Ты когда-нибудь встречался с ним? — спрашиваю я Афонсо.
— К чему эти вопросы? — недоуменно вопрошает он. Его лицо выражает удивление и непонимание.
— Просто отвечай на вопрос!
Эсфирь толкает меня, когда Афонсо говорит:
— Я честное слово не помню. Возможно, что и да.
Без предупреждения моя тетя бьет меня по лицу. Я хватаю ее за запястье, Афонсо подскакивает с постели.
— Оставь ее в покое! — кричит он.
Фарид встает между Эсфирь и мной и убирает мою руку. Он пристально смотрит на меня, показывая:
— Не смей больше никогда к ней прикасаться.
Он отводит ее к постели. Она садится, потирая запястье. Ее глаза становятся прозрачными, спина сгибается, словно у женщины на шее висит медальон, заполненный ее скорбью.
Однако мой гнев таков, что ее поза не в состоянии выбить из меня даже искры того пламени сочувствия, которое я испытывал к ней когда-то. Обращаясь к Афонсо, я говорю:
— То есть, ты не знаешь ни о каких его увечьях. Что у него были костыли и он носит шелковые перчатки, чтобы…
Фарид показывает мне, что я слишком много говорю, и внезапно швыряет несколько изумрудов и сапфиров доны Менезеш прямо в лицо Афонсо. Старый молотильщик выбрасывает вперед руку и хватает один из них.
— Что за…?! — вопрошает он, протягивая мне камень.
Фарид хватает меня за плечо.
— Забудь о нем, — показывает он резкими жестами. — Его не только не было в городе, но посмотри, какой рукой он ловил камень!
— Левой! — отвечаю я.
— А разрез раны на шее твоего дяди, он был…
Каждый шаг нашего стремительного бега к дому, кажется, расставляет по местам оставшиеся строфы длинной-длинной поэмы. Белый Маймон с Двумя Пастями! Конечно, Гемила была права! Будучи в истерике, каким еще она могла увидеть убийцу с головой, прикрытой капюшоном, со шрамом на лице и руками, испачканными кровью? Все сходится: и время, когда дядя нашел модель для Хамана; выбор шантажистом сеньоры Бельмиры в качестве посредника; даже собственные слова убийцы о том, что больше он не позволит себя пытать.
И день, когда дона Менезеш по требованию шантажиста должна была передать ему последние книги, которые должны были вывезти из Португалии, — это тоже указывало лишь на одного подозреваемого.
Покровы тайны спадают один за другим, и я вижу одно-единственное лицо.
Во дворе ослик с испещренной засохшими язвами спиной разгоняет хвостом мух. Через внутреннее окно спальни я вижу, что Синфа, Реза и моя мать стоят в лавке вместе с моим двоюродным братом Меиром из Тавиры.
— Бери! — восклицает он, бросаясь ко мне с распростертыми объятиями.
— Не сейчас! — говорю я, поднимая руку, чтобы остановить его. — Мама, где Диего и отец Карлос?
— Зачем тебе?
— Хватит вопросов! Где они?!
— Священник опять отправился в церковь Святого Доминика. Диего в подвале. Он спустился, чтобы произнести вечерние молитвы. Что ты…
Синфа перебивает ее:
— Нет, Диего поднялся, пока мы были здесь. Несколько минут назад. Ты не видела, мама.
— Вперед! — показывает Фарид.
— Постой, мне кажется, я знаю, зачем он ходил в подвал. И то, что мы там обнаружим, поможет нам пройти последние врата.
Я снимаю с крюка одну из масляных ламп, подвешенных к поперечной балке над столом. Отбросив в сторону персидский ковер, Фарид открывает дверь люка. Я достаю кинжал и начинаю спускаться вниз. Но ушедшая темнота открывает нам лишь пустоту. Геница заперта.
«Опрятность — священная обязанность», — думаю я. Об этом мне напомнил сам убийца. Фарид отпирает тайник ключом из пузыря угря. Я подношу к яме лампу. Все манускрипты дяди исчезли! Даже мешочек с монетами.
Мы выбегаем во двор и мчимся на улицу Святого Петра. Пальцы Фарида выстукивают на моей ключице слова.
— Ты знаешь, откуда он отправится в путь? — жестами спрашивает он.
Я мотаю головой:
— Но мне кажется, я знаю, куда он направился. Он не станет пытаться выбраться из Португалии с книгами на иврите. Если его схватят — pinga. Он должен…
— Берекия!
Антониу Эскаравелью, нищий новый христианин, сидящий на своем обычном месте, выкрикивает мое имя.
— Ты не видел, чтобы кто-нибудь выходил из моего дома — из ворот со двора? — кричу я.
Он кивает и указывает в сторону собора:
— Совсем недавно прошел в ту сторону.
Фарид хватает меня за руку, показывая:
— Так куда он пошел?
— Продавать их. С тем, что он украл, и с кольцом, которое я ему отдал, он сможет получить все, что пожелает. Он мог бы даже купить сочинения Платона, которые так хотел.
Ставни в лавке сеньоры Тамары обрамляет мягкий свет свечей.
— Будь благословен Тот, Кто открывает Врата Отмщения, — шепчу я, пока дверная ручка поворачивается у меня в руке.