Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток

Орци Эмма

— Хорошо, — немного спустя, промолвила Мария. — Прикажите, пожалуйста, герцогиня, чтобы его светлость немедленно провели сюда.

Оставшись одна, она с рыданием упала на колени.

— Пресвятая Дева, Матерь Божия! — шептала она сквозь слёзы. — Услышь мою мольбу, моли за меня Бога! Помоги мне спасти его и сделать его королём! Царица Небесная, помоги мне! Сделай так, чтобы он... полюбил... меня!

Поднявшись с колен, королева тщательно вытерла слёзы, и, бросив взгляд в стоявшее на столе маленькое зеркало, оправила причёску и принудила себя улыбнуться.

Через минуту в дверь постучали, послышались бряцание оружия, шум голосов,

и в комнату вошёл герцог Уэссекский. Мария протянула ему руку, и он почтительно склонился, чтобы поцеловать её; это дало королеве время оправиться от волнения. При виде изменившегося лица герцога у неё больно сжалось сердце. От прежней его весёлости и жизнерадостности не осталось и следа; он казался постаревшим, и даже походка его утратила прежнюю уверенность.

Мария указала ему место возле себя. Сама она предусмотрительно поставила своё кресло так, что свет из окна падал прямо на лицо герцога, оставляя её в тени.

— Надеюсь, милорд, — дрожащим голосом начала она, — что в Тауэре вам оказывали подобающий почёт, как я приказала?

— Ваше величество очень милостивы, — ответил герцог Уэссекский, — гораздо милостивее, нежели я заслуживаю. Все в Тауэре так добры и внимательны ко мне, что я всем доволен.

— О, если бы я могла, — вырвалось у королевы, но она тотчас же сдержалась, твёрдо решившись не давать воли волнению, пока не выскажет ему всего, что было у неё на душе. — Милорд, — твёрдо начала королева, — верите ли вы, что пред вами искренний и преданный друг, не ваша королева, но просто женщина, которая ничего так не желает, как... вашего счастья?.. Верите?

— Этому легко поверить, — с улыбкой ответил герцог. — Я часто бывал пристыжен чрезмерной добротой вашего величества.

— Если вы дорожите моей дружбой, милорд, — с жаром продолжала Мария, — обещайте мне, что завтра перед вашими судьями вы опровергнете предъявленное вам гнусное обвинение.

— Почтительно прошу прощения вашего величества, — сказал герцог, — но я признался в совершенном мною преступлении и ничего не могу опровергнуть.

— Это безумие, милорд! Вы, самый благородный джентльмен во всей Англии, совершили такое гнусное преступление, какого постыдился бы самый грубый человек? Всё это было бы безобразной шуткой, если бы не являлось такой страшной трагедией.

— Нет, это — не трагедия, ваше величество. Людям и получше меня случалось губить свою жизнь. Прошу вас, не думайте больше обо мне!

— Не думать о вас, дорогой милорд! — с упрёком произнесла Мария. — Да я ни о чём другом и думать не могу с той ужасной ночи, когда мне сказали, будто вы...

Что-то сдавило ей горло и помешало продолжать.

С глубоким уважением, но и с жалостью смотрел герцог Уэссекский на одинокую, пожилую, своенравную женщину, любившую его с материнским самоотвержением. Не была ли она в десять тысяч раз достойнее той развратницы, образ которой наполнял его сердце? Одну женщину он уважал, другую должен был презирать, и всё-таки готов был пожертвовать жизнью, честью, добрым именем ради того, чтобы спасти недостойный предмет его безграничной любви от публичного позора.

Вероятно, промелькнувшие в его голове мысли отразились у его на лице, так как внимательно следившая за ним Мария с горечью сказала:

— Я знаю, милорд, что ваше молчание относительно этого таинственного дела вызвано рыцарским желанием защитить другого- женщину... Подумайте!..

— Я обо всём подумал, — с твёрдостью возразил герцог, — и умоляю ваше величество...

—

Нет, не вы, а я умоляю, — с жаром перебила королева. — Взглянем прямо в лицо действительности. Неужели вы считаете всех глупцами, которые способны поверить вашей выдумке? В ту ночь видели, как из дворца через террасу бежала женщина. Кто она? Откуда явилась? Никто не видел её лица, слуги не догадались побежать за нею, но некоторые из придворных готовы поклясться, что это была... леди Урсула Глинд.

В первый раз после роковой ночи герцог Уэссекский услышал это имя; на один миг он утратил свою ледяную холодность, и Мария заметила, что он нахмурился.

— Её допрашивали, — продолжала королева, — но она хранит упорное молчание. Верьте, милорд, что вы с рыцарским самоотвержением спасаете негодную развратницу.

Но к герцогу Уэссекскому уже вернулось самообладание.

— Ваше величество ошибается, — спокойно возразил он. — Я ничего не знаю о леди Урсуле и своим признанием не хочу никого спасать.

— Не настаивайте на этом бессмысленном признании!

— Ваше величество, оно уже в руках моих судей и написано моей собственной рукой.

— Вы возьмёте его обратно.

— Зачем? Я сделал его добровольно, в здравом уме и владея собой, без малейшего к тому принуждения.

— Вы возьмёте его обратно, потому что я прошу вас об этом, — мягко сказала Мария, встав с кресла и подходя к нему, и, когда он также хотел встать, она удержала его, положив ему руку на плечо и продолжая тем же мягким тоном: — Выслушайте меня, милорд, я всё обдумала. Глупые предрассудки и ложная скромность не должны оказывать влияние в таком важном вопросе. Я готова пожертвовать спасением моей души ради вашего оправдания.

— Ваше величество...

— Нет, прошу вас, не тратьте этих драгоценных минут на напрасные протесты, которым я всё равно не поверю. Ни один здравомыслящий человек в Англии не считает вас виновным, а на основании вашего признания пэры должны вас осудить, чтобы удовлетворить правосудие. И вы, милорд, примете смерть с ложью на устах!

— С правдой, — твёрдо возразил герцог Уэссекский, — потому что я убил маркиза де Суареса.

— Нет, с ложью! — страстно воскликнула Мария. — И это будет ваша первая и последняя ложь в жизни. Но оставим это! Я не хочу больше терзать вашу гордость, заставляя вас повторять чудовищную ложь. О, если бы я могла вырвать тайну у бессердечной девушки! Если бы я была таким королём, как мой отец, я бы пытала её, бичевала, жгла, рвала на части, но добилась бы от неё правды!

Королева вся дрожала; её глаза были полны слёз.

Герцог взял её за руку. В эту минуту природная жестокость Марии, которою она впоследствии ознаменовала своё правление, за что получила название Кровавой, заглушила в ней всякое мягкое чувство. Вздрогнув от прикосновения руки герцога, она остановилась, пристыженная, что он видел её в таком состоянии.

— До появления Урсулы Глинд при дворе у вас находились для меня ласковые слова, — прошептала она, словно извиняясь за буйную вспышку. — Ах, вы никогда не любили меня! Да и какой мужчина полюбит такую старую, как я, женщину, некрасивую, капризную, в которой к тому же под королевской мантией кроется жестокость? Но прежде у вас было ко мне тёплое чувство, милорд, а спокойная любовь, без страсти, иногда бывает счастливой. Я скоро заставила бы вас забыть последние ужасные дни, и никто не посмел бы сказать ничего дурного о супруге английской королевы, — шёпотом докончила она.