Последний месяц года
Шрифт:
— Что ж, значит, вместе будем? — сказал он. — Нас, петербургских, на Украине много собирается. Они о нас еще услышат! — словно грозя кому-то, проговорил он.
Не с этого ли разговора началась их дружба?..
А потом тяжелый путь. Люди страдали от усталости и жажды. Еды не хватало. В те дни Бестужев-Рюмин впервые со всей отчетливостью понял, что народ не спасешь благотворительностью, что необходимо сделать так, чтобы все люди стали равны перед законом и властью.
Как он искал тогда каждого удобного случая, чтобы поговорить с Сергеем Муравьевым-Апостолом!
Впрочем, он и сейчас с таким же нетерпением
«Скорее бы, скорее…» — нетерпеливо думал Михаил Павлович. Он то и дело поглядывал за окно возка, считая полосатые верстовые столбы, бегущие навстречу. Пусть неудачной была его поездка в Москву, но только тот, кто бездействует, не терпит неудач.
Товарищи еще поверят в него!
Глава вторая
В Каменке
Осень в этом году выдалась на редкость ясная и теплая. Кончался ноябрь, а снега не было и в помине. Желтая и красная листва, схваченная ночными заморозками, не облетала, и низкорослые леса и перелески стояли яркие и пестрые, как расписные терема. Только рассветами иней ложился на увядшую траву, и земля становилась мерзлой и звонкой.
Катрин легко шла по дорожке, ведущей к гроту, вдыхая холодный, пропахший увядающей листвой воздух, глядя, как несмелые лучи ноябрьского солнца пробиваются из-за противоположного берега реки Тясмин и бледные блики плавают по стылой воде.
В доме все еще спали, а она, тихонько одевшись, вышла в сад одна побродить, посидеть в каменном гроте, с которым связано столько воспоминаний — здесь Мишель впервые сказал ей о своих чувствах.
Катрин огляделась: как хорошо! Яркое безоблачное небо стлалось над пестрой осенней землей. Поблескивали маковки двух церквей, из села доносилось громкое кукареканье, где-то вдали позванивали ведра — девушки шли на реку за водой.
Ноги в туго зашнурованных высоких башмачках стали мерзнуть, она глубже спрятала руки в пушистую беличью муфточку и торопливо, чтобы согреться, легкими шагами побежала к дому, где уже раздавалось дребезжание колокольчика, созывающего к завтраку все большое семейство Давыдовых и Раевских.
«Через три дня екатеринин день! — весело думала Катрин. — Значит, Мишель обязательно приедет!»
Жизнь была, безусловно, прекрасна…
Каждый раз, спускаясь извилистым проселком в долину, где, пересекая село Каменку на две части, текла река Тясмин, Бестужев-Рюмин с волнением вспоминал свой первый приезд сюда.
Это было осенью 1821 года. Переведенный тогда из гвардии в армию после бунта Семеновского полка, Михаил Павлович находился в тяжелом настроении. Чтобы рассеять его, Сергей Муравьев-Апостол, который ехал в родовое свое миргородское поместье Хомутец, сказал:
— Заедем со мной по пути в Каменку! Там в екатеринин день весело, три именинницы: сама Екатерина Николаевна Давыдова и две внучки ее, кузины Катрин — дочери Василия Львовича и Софьи Львовны Давыдовых…
Они поехали. Этот приезд памятен особенно был Бестужеву-Рюмину еще и потому, что там впервые увидел он свою Катрин. Но тогда он весь был поглощен совсем иным.
Больше всего на свете Бестужев-Рюмин любил вольность и стихи. Его божеством был Пушкин, сочинитель вольнолюбивых стихов.
В первый свой приезд в Каменку он встретил здесь Александра Сергеевича Пушкина.
С тех пор прошло два года, а Михаил Павлович не мог забыть волнения и трепета, которые испытал, увидев того, чьи стихи повторял беспрерывно, переписывал в тетрадки. Стихи, от которых мужеством и отвагой загоралось сердце:
Тираны мира! Трепещите! А вы мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы! Увы! Куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы…Как часто, сжимая кулаки, шептал Михаил Павлович эти слова. Немощные, именно немощные…
Он прожил тогда в Каменке несколько дней. И все дни были заполнены Пушкиным. Его незабываемым, неожиданно возникающим, словно вспыхивающим смехом, его точными острыми суждениями о русской словесности, его движениями — порывистыми и угловатыми. В общении Пушкин был труден, раздражителен, обижался на каждое неловко сказанное слово. Но Бестужев-Рюмин с восторгом относился к своему кумиру, краснел и смущался, когда Пушкин обращался к нему. Пушкин заметил это и все ласковее поглядывал на застенчивого юношу, так откровенно обожавшего его. Порой улыбался ему ободряюще и даже заговорщически.
В Каменке в ту пору было много гостей: Якушкин, Орлов, Раевские. Вечера проводили в кабинете Василия Львовича Давыдова, ревностного члена тайного общества (о чем, впрочем, тогда Бестужев-Рюмин и не подозревал). Спорили, курили, шумели. Россия, мятеж, революция, свобода — эти слова звучали непрестанно.
Особенно запомнился Бестужеву-Рюмину последний вечер перед отъездом. Споры разгорались все жарче. Чтобы придать разговору порядок, шутя избрали «президентом» Раевского. Высокий, черноволосый, он полушутливо, полуважно управлял течением разговора. Никто не имел права начать говорить, не испросив у него дозволения. И если все-таки шум начинался, Раевский громко звонил в колокольчик.
— Как вы думаете, господа, насколько было бы полезно учреждение в России тайного общества? — вдруг спросил Орлов, испытующе глядя на присутствующих. (Ведь очень немногие из каменских гостей в ту пору знали, что такое общество уже существует.)
Наступила тишина.
Первым заговорил Пушкин. С жаром доказывал он, какую огромную пользу могло бы принести России создание тайного общества.
Якушкин же, один из старейших членов общества, в целях конспирации стал доказывать обратное.
— Да мне нетрудно доказать, что и вы шутите! — обратился он к Пушкину. — Я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало тайное общество, вы, наверно, к нему не присоединились?
— Напротив! — горячо воскликнул Пушкин. — Наверное бы присоединился!
— В таком случае давайте вашу руку… — медленно и серьезно проговорил Якушкин.
Пушкин порывистым движением протянул руку. Якушкин рассмеялся.
— Но ведь это только шутка!..
Пушкин вскочил раскрасневшийся, взволнованный. В его синих глазах стояли слезы.