Последний поклон президента
Шрифт:
Андрей зевнул и, щелкнув пультом, включил телевизор. Но просмотреть выпуск новостей Смирнов не смог. Мозг никак не хотел воспринимать информацию. Диктор, словно инопланетное существо шевелил губами на экране, Андрей ничего не понимал. Что-то противное творилось в его душе. Телевидение раздражало, хотелось все бросить и уехать, уехать, в какую-нибудь глушь, где бы его никто не дергал, где он был бы предоставлен сам себе!
В стеклянную перегородку требовательно постучали. Андрей вздрогнул и привстал с кресла. Выпускающий редактор Катя Волкова
– Сейчас возьму - крикнул он девушке, понимая, что она его тоже не услышит.
Потянувшись к телефонному аппарату, Андрей тяжело вздохнул. Разговаривать ему не хотелось, но, тем не менее, он пересилил это чувство и схватил пластмассовый банан трубки. Из нее раздался далекий, но очень знакомый голос:
– Андрей, это я!
Смирнов испугался. Он никак не ожидал услышать голос человека, о котором думал все это время.
– Андрей ты меня слышишь? Это я, Ева! Алло!
Но Андрей молчал. Он не мог выдавить из себя ни слова.
Черная, почти свинцовая вода. Течение торопит, словно нет времени стоять на месте. Маленькие, одинокие льдинки, безнадежно закручиваясь в круговерти, несутся по острым, словно озлобленным волнам реки. Кромка льда лишь на прибрежных камнях - лед бессилен перед мощью сибирской реки. Лед затаился и ждет, ждет последней возможности сползти и поплыть, туда, вниз по течению на Север, где его жизнь будет вечна. Где безмолвие белой пустыни холода, безбрежного пространства Арктики, могут сохранить ему жизнь. Но шансы у льда малы. Весеннее солнце обязательно расправится с посеревшим и надоевшим природе льдом. Так что дни его сочтены.
На окраине маленького, но уютного деревенского кладбища стояли две старухи. Сутулые фигуры пожилых женщин, словно большие пеньки среди хвойного молодняка. Серые фуфайки почти не видны среди почерневшего снега и зеленых иголок. Лишь красные, вязаные рукавички на руках, как нелепые яркие кляксы. Черные платки треплет холодный апрельский ветерок. Лица обоих старух напряжены. Каждая морщинка, словно маленький окоп на поле боя. Глаза устало смотрят в даль. На щеках, словно стеклянные бусинки, слезы. Это ветер заставляет плакать.
Где - то в глубине кладбища толпа людей. Старух туда не пустили. Перед ними стояли несколько человек в пятнистой и серой милицейской форме. Охранники тоже были напряжены. Одна из старух, поправив платок, тихо прошептала:
– Петровна, ты его видишь?
– Нет, его, нет ашо. Не приехал.
– А кто там-то стоит?
– Это свита его и эти, как их - телевизионшыки.
– А че-то их много вроде?!
– Да человек-то важный! Словно царь! Да не словно - царь и
– Ну, царь и Сталин - это, пожалуй, одно и тож.
– Не скажи! Царь он от бога, а Сталин - власть.
– А чем же власть-то от бога отличается?
Первая старуха не ответила. Задумавшись, она отвела взгляд от кучки людей на кладбище и посмотрела на небо. Медленно перекрестившись, тяжело вздохнула:
– Ну, бог это жизнь наша - а власть это как вроде кара. Мучение. И нести ее тяжело. Вот думаешь, легко ему?
– Кому?
– Кому, кому - президенту!
– А что ж ему-то трудно должно быть?
Первая старуха опять задумалась, и покосившись на подругу, вновь перекрестилась:
– Властвовать. Трудно всегда! Власть и есть кара! Не всякий ее выдержать может!
– А царь?
– Что царь?
– Ну царь-то тоже властвует?!
– Неее...
– царь правит. А это разное. Править и властвовать.
– А в чем же разница-то?!
– Править от слова право - правильно. А властвовать пластать. Бить.
Старуха вновь тяжело вздохнула и перекрестилась. Ее подруга посмотрела на нее и покачала головой:
– Откуда ты знаешь все это, Петровна? А? Я и не замечала! Говоришь все больно складно! Словно батюшка наш.
– Это не я говорю, Анисьевна. Это года мои говорят. Вот как.
– Да. Гляди Петровна, вроде как едет кто!
На край кладбища въехала кавалькада автомобилей. Большие черно - блестящие коробки медленно, словно танки двигались по талому снегу.
Невдалеке группа людей зашевелилась, словно муравейник. Видео операторы задвигали камерами на трехногих штативах, похожих на черных цапель. Корреспонденты старались подойти поближе к подъехавшим автомобилям. Но охрана, выстроив сплошной кордон, не давала им сдвинуться с места. Одна из журналисток, молоденькая блондинка, бросила с досадой:
– Господи! Да что мы ему сделаем?! Нас же проверили на въезде - по сто раз! Всю одежду прошарили! Только аккредитованных пустили! Неужели мы не можем поближе подойти?!
Здоровый мужик в дорогом кашемировом пальто обернулся и посмотрел на девушку пристальным взглядом. Оценив ее порыв, охранник тихо заметил:
– Мадам, Тут кладбище. Президент хочет побыть на могиле писателя в одиночестве. Вас и так слишком близко подпустили. Все заявления президент сделает позже. Позже! Наберитесь терпения.
Блондинка улыбнулась ему лучезарной улыбкой и, поняв, что препираться бесполезно, игриво ответила:
– Я ловлю вас на слове. Вы меня проведете к президенту после как можно поближе. Договорились?!
Здоровяк улыбнулся и, кивнув головой в знак согласия, отвернулся.
Огромный президентский лимузин, длинный, словно черный крокодил, остановился в конце узенькой аллейки. Дальше автомобилю было просто не проехать. Из передней дверки выскочил мужчина в черном костюме и с готовностью распахнул заднюю дверь. Толстый прямоугольник плавно отъехал в сторону.