Последний полет «Ангела»
Шрифт:
— Меня зовут Ирма. Вам лучше, господин капитан? — спросила она Адабаша.
— Мне гораздо лучше, — ответил он, и это была правда, потому что силы хотя и не возвратились к нему, но боль утихла, и он воспринимал окружающее ясно и четко.
— Мама приготовила вам обед. Не обессудьте, сейчас с едой плохо.
Он знал, что эсэсовцы свезли запасы продовольствия в фундаментально построенные очаги обороны, оставив население без хлеба, без самого необходимого.
— Мне ничего не надо. Вот если бы чай…
— Чаю мама немного нашла. Еще она сварила бульон из чего-то ужасного, — Ирма скорчила грустную гримаску: мол, что поделаешь, такие сейчас времена. — Если хотите побыстрее встать, вам надо это съесть. — Она помолчала, потом заговорила снова, голос у нее был низкий, красивый: — Когда я вас перевязывала, раны осмотрел Вилли. Он был на фронте и понимает в этом толк. Вилли сказал, что вам невероятно повезло — все кости целы.
— Вилли… Это тот парень, который втащил меня в дом?
— Он.
Под окном послышался грохот кованых сапог, прошли солдаты. Не меньше взвода, определил на слух Адабаш.
— Мне надо выбираться отсюда, — проговорил он и попытался сесть на кровати. Но из этого ничего не вышло, и он обессиленно откинулся на подушку.
— Вы не сможете подняться. Кроме того, кругом солдаты.
— Если меня найдут здесь, вас повесят. Я видел ночью много повешенных на деревьях.
— Я очень боюсь, — словно в ознобе обхватила плечи Ирма, и Адабаш видел, что она действительно боится: облавы, войны, солдатских шагов под окнами, бомбежек и артналетов, завтрашнего дня.
— Я всегда была невероятной трусихой. Но от судьбы, видно, не скрыться.
В ее искренности не приходилось сомневаться. Она сейчас походила на маленькую старушку, рассуждающую о том, что за все грехи воздастся сполна. Капитан отметил, что девушка красива. Тоненькая, хрупкая, с большими голубыми глазами и льняными локонами, она стояла у кровати, зябко кутаясь в шаль, и Адабаш видел, что она хочет и не решается задать какой-то очень важный для нее вопрос. Он спросил сам:
— Где сейчас… наши? Что там происходит? — Капитан указал в пространство за окном.
— Не знаю… Все утро туда, — Ирма кивнула в сторону, в которой погромыхивала канонада, — шли солдаты. Нет, солдат было мало, шли старики и мальчишки из фольксштурма. Но я не разбираюсь в этом, вот придет Вилли, он лучше меня понимает, где сейчас… ваши, красные. Впрочем, не надо быть солдатом, чтобы догадаться, что они уже близко: их еще не видно, но уже слышно. — И решилась, спросила: — Что с нами будет, господин капитан?
«Ну что ответить этой девушке?» — подумал Адабаш. Пожелать, чтобы на ее уютный коттедж не упали бомба или снаряд? Чтобы миновали шальные пули. И обошли ее стороной все те многочисленные случайности войны, которые кончаются смертью женщин, детей, стариков?
— Тебе сколько лет? — спросил он.
— Семнадцать. А вам?
— Двадцать четыре.
— И уже капитан? — изумилась Ирма.
Как же в них въелось, вросло почитание чинов и званий! Адабаш в который раз подивился этой черте характера, так тщательно культивируемой фашистским режимом.
— Я давно воюю. Что же касается будущего… Мы молоды и будем надеяться, что проживем еще долго.
Он ошибался в своих надеждах, хотя и не мог знать этого. Девушка, которая стояла сейчас перед ним, беспомощным и отяжелевшим от трех сквозных пулевых ранений, проживет еще несколько трудных лет, а у него счет жизни шел уже на месяцы. Но он не мог ничего знать о том, что произойдет, сейчас для него было важнее всего на свете одно: где наши и добрался ли к ним с картой сержант Орлик.
— А мама говорит, — вдруг улыбнулась Ирма, — что пока Красная Армия возьмет Берлин, мы уже захватили в плен русского капитана.
Улыбка красила девушку, она не казалась такой испуганной.
— Ты давно видела своего отца? — неожиданно спросил Адабаш. А вдруг этот эсэсовец тоже где-то здесь?
Ирма недолго колебалась.
— Сказать тебе правду?
Выяснив, что капитан не намного старше ее, она незаметно для себя тоже перешла на «ты».
— Конечно.
— Но об этом не знает даже Вилли…
— Если ты не считаешь нужным, не отвечай мне. Ты здесь хозяйка.
— Хозяйка здесь мама, — уточнила деловито Ирма. — Совсем недавно, ночью, папа приходил домой. Переоделся в штатский костюм, забрал остатки консервов и ушел.
«Драпанул эсэсман на запад, навстречу американцам, — подумал Адабаш, — многие из них бегут сейчас туда, на что-то рассчитывают». Он решил уточнить немаловажный для себя вопрос:
— Тебе ничего не говорит название русского города Таврийск?
Ирма, недолго поразмышляв, отрицательно покачала головой.
— Помню, мы писали отцу в Киев, Полтаву, Винницу. А Таврийск… Первый раз слышу.
Поразбойничал же ее папенька на нашей земле, с внезапно нахлынувшей ненавистью подумал капитан. Он взял себя в руки, проговорил почти спокойно.
— Это хорошо, что ты ничего не слышала о Таврийске.
— Почему? — удивилась Ирма.
— Под этим городом находилась моя родная деревня Адабаши. Ее сжег какой-то эсэсовец Гайер.
Ирма вспыхнула румянцем, в глазах ее мелькнул испуг:
— Фамилия моего отца — Раабе! Понимаете, Раабе! — Она произнесла это как заклинание. — И я никогда ничего не слышала о вашем Таврийске!
— Что же, тем лучше. У тебя отец — полковник, а Гайер был майором — совпадение исключается.
И все-таки сомнения не покидали Адабаша, хотя ему и хотелось побыстрее закончить этот разговор. Он все-таки уточнил, указав на фотографию эсэсовца:
— Давно он фотографировался?