Последний порог
Шрифт:
— Анди, я тебя понимаю и хочу заключить с тобой одно соглашение. Ты была со мной откровенна, таким же буду и я. Своего мнения я и сейчас не переменил. Я не против того, чтобы Чаба любил тебя.
— ...а против того, чтобы он женился на мне! — взволнованно выпалила девушка. — Пусть он женится на дочери настоящего аристократа с хорошим приданым, а я останусь его любовницей. — Голос Андреа дрожал от сильного возмущения, она вот-вот готова была разрыдаться.
— А ты не подумала, что такое глупое предложение может оскорбить меня? Или ты считаешь, что я не знаю, что такое честь? Или я забыл о том, что твой отец — мой друг? Как ты смела подумать, что я разрешу своему сыну превратить дочь моего друга в продажную женщину?! — Глаза старика горели. — Этого я не допущу! Пока Чаба любит тебя, я не позволю ему жениться на другой, хотя и не хочу, чтобы он взял в жены тебя. О причинах Чаба тебе, видимо, говорил. Но теперь положение изменилось. — Сбив с кончика сигары пепел, он заговорил более тихим и более спокойным голосом: — Погиб Аттила, и я согласен, чтобы Чаба женился на тебе. Но с одним условием: пусть он станет военным, пусть даже военным врачом, не возражаю. А ты должна пообещать мне, что твой первенец, если это будет мальчик, станет кадровым офицером. Таким ты должна и воспитать его. — Старый генерал замолчал, сверля девушку взглядом.
Андреа казалось, что она спит и видит сон. Она не верила собственным ушам. Если бы все это она услышала от кого-то, то наверняка ни за что не поверила бы. Однако это странное и смешное предложение дядюшка Аттила изложил ей лично сам.
— Если я вас правильно поняла, то вы хотите, чтобы я уговорила Чабу стать кадровым офицером.
— Ради собственных же интересов.
— Хорошо, я поговорю с ним об этом, но я не хочу, чтобы вы, дядюшка Аттила, поступались своими принципами. Я хочу стать женой Чабы не путем заключения какого-то соглашения. — Голос ее стал язвительным. — Я не хочу, чтобы вы приносили такую жертву...
Спустя несколько дней Чаба получил звание старший лейтенант медицинской службы, однако Андреа все же не просила его взять ее в жены.
Когда они уже ехали по проспекту Бечи, Миклош заговорил первым:
— Что с тобой? Ты всю дорогу молчишь.
— Я задумалась, — ответила ему девушка. — Скажи, Миклош, твоя Бори большое принесла приданое?
Ехали они довольно медленно из-за сильного снегопада, машина то и дело скользила.
— Если я не ошибаюсь, шесть шелковых панталон, три комбинации и две ночные рубашки.
— Не шути.
— И не собираюсь. Все ее приданое было на ней. Мне жениться не разрешали.
— А почему?
— Из-за социального положения: отец Бори был серебряных дел мастером, но не самостоятельным, а только подмастерьем и на протяжении нескольких лет находился под надзором полиции. Капитан-инженер Миклош Пустаи не мог взять в жены дочь Иштвана Хевера, который к тому же был наполовину евреем.
— И вот родители согласились на брак?
— Мой старик не очень-то интересовался этим: он был настоящим капиталистом, а ее отец был пролетарием...
— А почему ты демобилизовался из армии?
— По многим причинам, но в основном потому, что решил жениться на Бори...
Доставая пулю, Андреа применила не общую, а лишь местную анестезию, о чем пожалела чуть позже, когда ей пришлось делать более глубокий разрез, чем она предполагала. И хотя Радович старался держаться молодцом, по выражению его лица она поняла, что он невыносимо страдает. Операция потребовала от нее сосредоточенного внимания и все же, глядя на залитое потом лицо Милана, она нет-нет да и пыталась вспомнить, где же ей доводилось встречаться с ним.
Милан же сразу узнал Андреа, так как не раз видел ее фотографию. Он охотно поговорил бы с ней о Чабе, но не мог выдавать себя. После окончания операции он поблагодарил девушку и поинтересовался, когда сможет встать на ноги. Андреа успокоила его, сказав, что через несколько часов уколы и лекарства начнут действовать и ему станет легче. Затем она пообещала, что завтра после обеда зайдет еще, сделает перевязку и тогда сможет сказать что-нибудь более определенное.
Миклош тоже поблагодарил Андреа, предложил подвезти ее до госпиталя Маргит. Девушка посмотрела на часы и сказала, что поймать сейчас такси будет нелегко, а потому она охотнее воспользовалась бы машиной Миклоша, а он пусть уж доберется на такси. Пустаи передал ей ключ от зажигания и попросил ехать осторожно, так как дорога очень скользкая. «Мерседес» она пусть оставит возле госпиталя, где он и заберет машину. Одновременно он просил передать Чабе, чтобы тот подождал его, так как у него есть к нему разговор. Имя Чабы он произносил безо всякого опасения, так как не знал, что Радович знаком с врачом.
Девушку провожал Траксель, он предупредил ее о том, что в доме напротив размещается районное отделение нилашистской партии, так что ей не следует пугаться, если она вдруг встретит нилашистов. У ворот они попрощались, и старик снова спустился в подвал. Подбросил в печку побольше дров, чтобы и в сыром подвале стало по-настоящему тепло.
Милан лежал молча и смотрел в потолок — он думал о Чабе.
— Врачиха знает, кто я такой? — спросил он, глядя на Пустаи.
— Ничего она не знает, но и вы не называйте ей своего имени. К слову сказать, она не член нашей организации.
Старый Траксель тем временем принес из мастерской бутылку палинки и три стакана. Наполнил их.
— Первак, — не без гордости произнес он и, показав на Милана, засомневался: — Вот только не знаю, можно ли ему.
— Думаю, что и ему палинка не повредит, — заметил Пустаи и, протянув стакан Милану, сказал: — Выпей для дезинфекции.
Все трое молча выпили.
Милан всегда считал, что излишняя осторожность в их деле ни к чему. Он, например, не понимал, почему ему нельзя было без разрешения встретиться в Стокгольме с Анной. Несколько позже он пришел к убеждению, что среди участников их движения из-за этой самой излишней секретности не завязывается такой крепкой дружбы, какая связывала его с Чабой. Посмотрев на Миклоша Пустаи, он невольно подумал о том, что вот и из буржуя получился коммунист. С первого знакомства он полюбил его, почувствовал, что они могут быть друзьями. Он не знал одного: умеет ли этот человек любить так, чтобы любовь не знала границ? Настоящая дружба между мужчинами начинается тогда, когда они уже осмеливаются рассказывать друг другу о своей любви. Их дружба с Чабой начала крепнуть тогда, когда они заговорили о Монике. Но что бы сказал Пустаи, если бы Милан рассказал, что любит Анну, однако это не помешало ему завести роман с радисткой Элизабет Майснер? Вероятно, упрекнул бы Милана в серьезном нарушении принципов коммунистической морали.
Радович вспомнил о ночной перестрелке.
— Жалко ребят, — сказал он, — хорошие они были. Особенно тот, что маленького роста, с девичьим лицом... Убили беднягу.
— Кличка его Математик, — объяснил Миклош, наполняя стаканы. — Настоящего его имени мы не знали, так что даже родственников не сможем известить о его смерти.
— Фока, кажется, знает его мать, — заметил старый Траксель, думая о том, что о его собственной смерти вообще никого не нужно будет уведомлять. Наверное, даже не найдется человека, который закопает его труп.
— От родника мы были не более чем в полутора километрах, — тихо проговорил Милан и, чуть приподнявшись, коснулся головой стены. Отпив глоток палинки, он посмотрел на стакан. — Вы сейчас, возможно, думаете, что меня беспокоила только собственная судьба. — В голосе его послышалась горечь. — Все было совсем не так. Когда мы вышли на шоссе, я приказал им возвращаться обратно. Но они не послушались. Фока заявил: они, мол, сами знают, что им положено делать, и потому проводят меня до самого родника.