Последний порог

Беркеши Андраш

Эккер повернулся к ней лицом, по его спокойному выражению она поняла, что он, по-видимому, принял какое-то решение.

— В конце недели, девочка, мы едем в Будапешт. — Профессор сел на подлокотник кресла, обнял ее за плечи и, притянув к себе, поцеловал в голову.

— А чем мы там будем заниматься?

— Я прочитаю несколько лекций в университете.

— По-венгерски?

— На немецком языке, но если нужно будет, то и по-венгерски тоже.

Эрика подняла лицо, ее удивленные глаза радостно заблестели.

— Вы и по-венгерски говорите?

—

И еще на нескольких языках. А Будапешт очень красивый город, и я думаю, что он тебе обязательно понравится.

— Ты возьмешь меня с собой? — Удивление Эрики переросло в радость.

— Без тебя, дорогая, мне трудно было бы прожить оставшуюся часть жизни. Ты для меня — это божий дар. В молодости, — продолжал профессор, — я не очень-то увлекался девушками. Я стеснялся своей наружности и понял, что если хочу жить, то должен знать больше других, иметь над ними власть. Состояния я никакого не унаследовал, к обогащению не стремлюсь, а следовательно, вся моя власть должна заключаться в моих знаниях. Я отказывал себе во многом, лишь бы только приобрести побольше знаний...

В ту ночь Эрика особенно страстно любила Эккера.

Меньхерт Траксель, инструментальщик опытного завода, осторожно прикрыл за собой обитую кожей дверь и, повернувшись, поправил на себе плащ, а уж только потом посмотрел на женщину средних лет, которая быстро печатала что-то на машинке.

— Терике, дорогая, — проговорил он, подходя к полнеющей женщине, которая, прекратив работу, встала.

Она оказалась на целую голову ниже Тракселя, хотя худощавый стареющий мужчина довольно сильно горбился.

— Закуривайте, Меньхерт, — предложила секретарша, беря со столика пачку сигарет.

Однако старик достал из кармана жестяную коробочку и сказал:

— Я курю только этот, красавица Терике, — и, хитро подмигнув, начал сворачивать цигарку. — Сабольчский табачок!

Оба закурили.

— Несколько минут придется подождать, — проговорила, опираясь о столешницу, Терике. — Шкультети вас только что опередил.

— Я не тороплюсь, — ответил Траксель. — Гитлер все равно проиграет эту войну, буду ли я работать или же несколько минут поваляю дурака.

— Шкультети перед вашим приходом как раз говорил о каком-то чудо-оружии. В Берлине об этом официально было объявлено.

— Господин Шкультети — настоящий идиот, — убежденно произнес старик и махнул рукой.
– А за последнее время он еще дурней стал. Чудо-оружие!.. — Стряхнув с цигарки пепел, он наклонился к уху женщины: — Я сейчас выдам вам одну тайну, красавица Терике. — Он осмотрелся по сторонам: — Но это между нами.

— Честное слово.

— Господин Гитлер в одном случае может выиграть эту войну: если я заберу у него командование армией в свои руки. Но вот ему вместо этого... — И он сделал красноречивый жест. — Пусть поскорее околевает со своей бандой.

— Вы все шутите, дядюшка Меньхерт. Я до сих пор никак не пойму, когда вы говорите серьезно.

— Всегда, Меньхерт Траксель не любит шутить. — С лица его исчезла лукавая улыбка. — Я рожден полководцем. В мизинце

левой руки у меня вся стратегия. Я игрок экстра-класса...

Терике улыбнулась, вернее, даже не улыбнулась, а, скорее, беззвучно рассмеялась. Она хорошо знала шуточки Меньхерта, которого за них даже хотели было уволить, но на защиту мастера золотые руки встал сам руководитель фирмы Пустаи, который понимал, что на огромном опытном заводе без такого умельца ему никак не обойтись.

— Да-да, — сказал витязь Пал Турьян, начальник отдела кадров, — я, конечно, понимаю, что у этого чудака золотые руки, но тебе, дорогой друг, нужно было бы знать, что при оценке деловых качеств рабочих необходимо учитывать и кое-что другое. Сейчас идет война, а этот дурак мелет черт знает что. О мире и еще черт знает о чем. Не сердись, дорогой друг, но всему есть границы. А знаешь ли ты, что он выкинул сегодня? Остановил меня посреди цеха, словно он там самый главный, подошел ко мне, подмигнул, будто я его приятель или по крайней мере собутыльник, сунул мне свою табакерку под нос и говорит: «Одолжайтесь, почтенный». Рабочие вокруг хохочут, я стою как столб, возмущенный его глупостью, а он как ни в чем не бывало и говорит мне: «Ночью я думал, почтенный, о том, чтобы вас назначили начальником генерального штаба нашей армии. Это ваше назначение, с точки зрения человечества, должно сыграть решающую роль. Подумайте над моим предложением». Это, дорогой друг, уже чересчур. Я немедленно выброшу вон этого негодяя.

Однако ему это не удалось, поскольку господин Пустаи дорожил квалифицированными кадрами. Показательные образцы электрооборудования для германской авиации он никак не мог изготовить без помощи Тракселя.

В конце концов Турьян отказался от своего намерения, так как за изготовление новой военной техники отвечал инженер Миклош Пустаи и без его согласия уволить Тракселя было просто невозможно.

Наконец из кабинета директора вышел Шкультети. Под плотным широкоплечим мужчиной даже паркет стонал. Заметив Тракселя, он остановился и весело посмотрел на него:

— Что нового в окопах, господин генерал?

Траксель огляделся по сторонам, словно наблюдая за противником через смотровую щель, затем вытащил свою жестянку из кармана и, сунув ее под нос Шкультети, сказал:

— Одолжайтесь, господин майор. Предлагаю от чистого сердца. Табачок из Нирьшега, натуральный...

Шкультети не заставил себя упрашивать и, свернув тощую цигарку, закурил:

— Ну-с, слушаем вас.

— Слово офицера, что останется между нами?

— Слово.

— Сегодня ночью господин Гитлер прислал ко мне своего порученца, — шепотом сообщил Траксель.

— В Ободу, на улицу Кишцелли, дом девять?

— Я тоже удивился, откуда он знает мой адрес.

— Господь бог небось шепнул. Не думаете? — засмеялся Шкультети.

— Не исключено, но, возможно, из гестапо подсказали, хотя мне лично все равно.

— И чего же хотел от вас посланец фюрера?

— Умолял, чтобы я вытащил его из дерьма, в котором он завяз по самую шею, чтобы взял командование в свои руки.