Последний пророк

Каменецкий Александр Маркович

Взгляд босоногой провидицы сосредоточился на мне, и почему-то засосало под ложечкой. Вообще на мгновение нехорошо стало, зябко. Как в детстве, когда гасят свет, и ты — в своей постели, и темнота.

— Берегите свою жену, молодой человек, — медленно произнесла она, отчеканивая каждое слово.

Вещица, Таня ее тотчас надела, стоила копейки. Еще мы купили ей кусочек аметиста, который как-то связан был с талисманом, а Машке — китайскую нефритовую лягушку, зеленую и толстую. Затем ехали в метро — я и забыл, когда в последний раз пользовался подземкой, необычное ощущение. Уже у самого нашего дома Таня, осторожно трогая свой талисман

под тишоткой, как будто он был живой и мог куда-нибудь улизнуть, вдруг пробормотала:

— Чего-то я боюсь. Сама не знаю чего. Может, не поедем ни в какой Хаммарат, а?

Я, помню, высмеял ее:

— У этих ведьм работа такая — пугать и втюхивать побрякушки. Если сказать человеку, что у него все будет хорошо, зачем тогда талисман? А ты уши развесила…

Сказать, что у меня было плохое предчувствие? Что кошки скреблись на душе? Нет, не было никаких кошек. Действительно не было.

В постели мы с Таней оказались не сразу. Наш ребенок Маугли, обрадовавшись воссоединению семьи, очнулся вдруг и разошелся не на шутку. Все вещи в квартире были вверх дном. Свой компьютер я защищал грудью, как последнюю пядь родной земли. Меня штурмовали с фронта и с флангов. Наконец, обнаружив неестественную тишину, я пошел искать Машку. Она уснула прямо на ковре, у телевизора. Отнес ее в комнату, переодел, укрыл, выключил свет, пожелал спокойной ночи. Ребенок не отреагировал.

…Зажигать свечи и пить вино (я купил хорошее — французское бордо «Николя Наполеон») уже не было сил. Дочка нас доконала. Таня лежала голая, вытянувшись поверх одеяла. Крупные белые груди свисали в разные стороны. На лобке слегка курчавились рыжеватые подстриженные волосы. Дышала ровно, спокойно, чуть приподнимая белоснежный мягкий живот. Улыбалась, полуприкрыв глаза. На щеках темнели ямочки. Я лег рядом, опершись на локоть. Начал гладить груди, живот, бедра. Получалось скверно. Рука деревянная, чужая, грубая. Я ничего не чувствовал, и у меня… В общем, я был совершенно не готов. Тело казалось напичканным мокрой ватой. Голову тянуло к прохладной подушке.

— Ты, кажется, была права насчет монитора, — пробубнил я зло. — Ни черта после него не стоит.

— Бедный. — Таня погладила меня по голове, как маленького, и поцеловала в лоб. — Ты уже вообще еле живой. Давай лучше спать.

Поворочавшись и потискав ее соски, я смирился со своей горькой участью и провалился в забытье. Лишь где-то под утро, еще не вполне сознавая себя, нащупал Танино сонное тело, обнял его, проник, и мы долго возились в простынях, пока не кончили вместе. Около двенадцати разбудил телефонный звонок.

— Да, — промурлыкал я в трубку.

— Привет, старик, как поживаешь? — весело сказал Кирилл на том конце провода.

— Нормально, — сквозь сон ответил я. — Тебе чего?

— Короче, так, в двух словах. Борис Борисычу ты сильно понравился. Он предлагает послать на хер Силиконовую долину и работать на них. Абэвэгэдэйка хочет установить совершенно новую систему защиты своих локальных сетей. Их недавно, оказывается, чеченские хакеры трахнули, и у всех очко сыграло. Так что просыпайся и выходи строиться.

— Кирюха, родной, — я положил ладонь на Танин мягкий живот, и она приятно просела, провалилась в теплую податливую плоть, — а не пошел бы ты…

И трубку повесил.

— Иди ко мне, — прошептала Таня. Мы набросились друг на друга — теперь уже всерьез.

Супружеское счастье — странная

штука. Его не замечаешь и не ценишь. Оно как бы фон, декорация, на фоне которой совершается твоя жизнь. Ты что-то делаешь, куда-то торопишься, работаешь до потери пульса, а декорация стоит и покрывается пылью. Но иногда нужно останавливаться и проводить уборку. Иначе твое счастье сожрут какие-нибудь паршивые мыши. Я сказал себе в то утро: пропади оно все пропадом! Ни на что не променяю больше эту постель, Таню мою, наш покой и уют. Стану мещанином, поставлю на подоконнике герань, заведу канарейку, и ничего мне не надо больше. Всех денег не заработаешь, а жизнь идет… Правильно сказал мой сумасбродный тесть: самое страшное — это пустота. Когда внутри тебя не горит маленькая яркая лампочка. Мы проживем долгую и безмятежную жизнь, грезил я. Родим еще пацана, а то и двойняшек, если повезет. Я найду себе спокойную работу на меньшие деньги — но спокойную. Стану приходить домой рано, гулять с собакой… Конечно, мы заведем себе большую мохнатую собаку, которая будет нас любить — а мы ее. Будем все друг друга любить, это самое ценное, что есть на свете…

— Слушай, — жена допивала кофе, я тянулся к обычной с утра сигарете. — Зачем нам ехать в эту глушь, а? Есть же нормальные страны: Испания, Греция, Кипр, Турция…

— Италия, Египет, Майорка, Эмираты… — продолжил я.

— Вот именно. Аричка, конечно, Хаммарат хвалит, а мне вот… беспокойно как-то.

— Просто у босоногой карги было плохое настроение, и она нагадала тебе черт знает что.

— Я чувствую: это был знак, понимаешь? Давай лучше купим нормальный тур, отдохнем по-человечески.

— Да надоели мне эти «человеческие» курорты, — хмыкнул я. — Самое противное, что там полно «новых русских» с золотыми цепями. Не пляж, а блатная малина. Ты же помнишь Хургаду? И достопримечательности все такие подмалеванные, специально для туристов. Противно. Народу валом, шум, тарарам. Плюс бордели на каждом углу. Я ведь женатый мужчина, как тебе известно.

— Ну да, по-твоему, лучше Соломоновы острова. Где до сих пор людей едят.

— Лучше не лучше, но хоть природа чище.

— А я бы вот в деревню поехала, — мечтательно сказала Таня. — Лес, речка, молоко парное… Машка какая худая стала, ей бы молочка попить в самый раз. И коровьего, и козьего.

— Это без меня. Ты же знаешь, я на даче больше трех дней высидеть не могу.

— Ишь ты, урбанист проклятый, — рассмеялась она. — Скоро вообще перейдешь в виртуальное состояние. Будешь со мной общаться по электронной почте.

— Знаешь, чего мне хочется, Танюха? Хочу сидеть среди римских руин и наблюдать закат. Чтобы только мы и пустыня, а больше ничего.

— Нет, не все! — рассмеялась она. — Тебе еще нужно, чтобы рядом стоял автомат с кока-колой.

Я разглядывал свою Таню, любовался. Вам знакомо это чувство, когда любуешься своей женой, пробежав бок о бок десятилетний марафон? Оба заморенные, взмыленные, никакие, а вдруг оборачиваешься на бегу, бросаешь взгляд… Может, она у меня рахитичная немного, думал я, слишком белая, беленькая, не загорает совсем, хрупкие черточки лица, и в них — постоянная темная печаль. Каштановые прядки падают на матовый гладкий лоб, касаются тоненьких стрелок-бровей… Бархатно-серые глаза — огромные, глядят как бы сквозь туман немного, издалека. Девочка-подросток, тонкие руки, трогательные косточки запястий выпирают, маленькие круглые ноготки… Деточка моя, моя деточка…