Последний шанс
Шрифт:
Орачу-старшему ответить нечего. Не читал он романа Думбадзе. Но сработал в нем профессиональный инстинкт самозащиты:
— Роман — произведение художественное, автор имеет право на обобщения и гиперболизацию.
— Любить человечество гораздо проще, чем одного конкретного человека, нуждающегося в помощи, осуждать преступность как таковую — тоже дело почетное. Но попробуй вскрыть причинные связи чайного короля, который давал взятку, с теми, кто ее брал. Кто помогал давать и брать? И откуда взялась наличность в миллион? Такая сумма не в каждом банке имеется! Найди ответы на эти и аналогичные вопросы — и некому будет покупать столики по тридцать тысяч и запонки по двадцать, незачем будет грабить мебельные магазины. Остап Бендер мучился, как израсходовать миллион, полученный от гражданина Корейко. Ох, трудное это было дело в ту пору. Или, к примеру, в кинофильме «Акселератка»: барышник, спекулировавший крадеными
— С проблемами приписок и взяток я в своей практике розыскника не сталкивался, — вынужден был признаться Иван Иванович.
Саня вновь ринулся в атаку:
— Где могут спокойно процветать диспропорции между буквой и духом закона, там обязательно приживется «волевое решение», как принято у нас говорить, когда человек, отдающий обязательные для других приказы, не отвечает за экономические результаты своих распоряжений. Система хозяйственного механизма, в котором главным двигателем является неконтролируемое волевое решение чиновника любого ранга, ведет к диспропорциям в развитии народного хозяйства. На «волевом решении» живится система: «Я — вам, а вы, соответственно, мне». При таком психологическом климате взятки — вполне естественное состояние. Но где-то надо взять деньги на подношения, и в ход идут приписки. «Тысяча тонн чая сверх плана!» А за счет чего? Добавляют травы для «аромата», а на практике — мочала. И чем масштабнее такие приписки, тем внушительнее благодарность «нужным» людям. Таким образом должностное преступление получает статус «умелого руководства», и все майоры милиции оказываются перед этим бессильны.
Понимая правоту сына, отец тем не менее не мог с ним согласиться.
— Александр! — воскликнул Орач-старший. — Ты юродствуешь и кощунствуешь!
— Нет, отец, просто мы разучились называть вещи своими именами. Нас пугает не только правда, но даже ее двоюродная сестра — откровенность между двумя близкими людьми, вот как у нас сейчас с тобою. Ты о чем-то хочешь меня спросить, но не осмеливаешься и ходишь вокруг да около. Я из-за этой твоей скрытности раздражаюсь и возмущаюсь.
Да, он, майор милиции, ходил вокруг да около, и Саня это почувствовал. Но как спросить сына: «Ты грабил мебельный? С кем?»
Саня ниспровергал. В ином случае Иван Иванович резко одернул бы сына: «Ты будущий кандидат геологических наук, поосторожнее на поворотах! Нам не нужны критиканы, готовые разрушать святыни лишь ради разрушения!..»
Майор Орач терпеть не мог краснобаев и болтунов. Но сейчас Саня говорил о том, о чем не раз задумывался и сам Иван Иванович. Дорогие предметы роскоши... Для кого они?
Лазня принадлежит к одной из самых высокооплачиваемых категорий трудящихся в нашей стране. Пусть он поднатужится и будет откладывать в месяц пятьсот рублей. За год это шесть тысяч. За десять лет — шестьдесят.
Но кто-то строит особняки, торя дороги-подъезды к ним сквозь горы, леса и реки, кто-то их потом продает, а кто-то и покупает, и не за шестьдесят тысяч, а гораздо дороже. Но если гражданин Эн продал такой особнячок гражданину Эн-Эн, то денег в обращении не убавилось... И, может быть, прав Саня: не будь всего этого — обеденного стола за тридцать тысяч, запонок за двадцать, королевских особняков — не было бы и крупномасштабных взяток, не было бы дерзких, с применением автоматического оружия, ограблений мебельных магазинов, где водятся чеки Внешторга — валюты повышенной покупательной способности.
— О нелепостях жизни, Саня, мы поговорим чуть позже. А сейчас о том, чему ты был свидетелем...
— Немногому. Стоим с продавщицей, калякаем о том, кто может купить обеденный стол египетской работы, и вдруг предупреждение: «Жизням покупателей ничего не угрожает, но по движущимся целям стреляю без предупреждения!» Не знаю, кто как, а я лично поверил: стреляет по первому подозрению. Уж очень внушительный голос.
— Каков бандит был на вид?
— Я всего видеть не мог, стоял ко входу спиной. Но передо мною был трельяж. И одна створка повернута так, что в зеркале я видел руки, сжимавшие автомат. Скорее, даже не автомат, а самоделка. Ствол и круглый диск. Рукоятка — как у пистолета. Но я все время смотрел на руки. Две ручищи! На фалангах пальцев — густая рыжая поросль. Самопал держит ловко, умело. Продавщица, с которой я беседовал, стояла ко мне лицом. По идее, должна была бы кое-что видеть. Но, боюсь, ей помешал страх. Побледнела, чувствую, сейчас сознание потеряет. Говорю: «Крепитесь, милая. Помешать им мы с вами не сможем, они свое возьмут». Поддерживаю ее под локоток и чувствую — у нее ноги подгибаются. Когда все закончилось, на улице закричали: «Ограбили! Милиция!» Я усадил продавщицу на стул. Хотел напоить водой. Спрашиваю, где тут у вас графин или кувшин? Она машет куда-то в сторону: «Там!» Пошел в указанном направлении. И вижу в окно: Богдана с моими матрасами на месте нет. Чертыхнулся, вышел на улицу. Еще подумал: «Стоял под самым магазином — и продолжал бы стоять. Нет же, сорвался... Видать, тоже со страху». Потом я звонил ему домой. Жена — злая-презлая. Спрашиваю, не знает ли, где Богдан Андреевич, она ка-ак рявкнет на меня: «Что, выпить не с кем?!»
Они приехали в управление. Крутояров с учителем биологии еще не вернулись из фотолаборатории.
Иван Иванович показал сыну на стул.
— Садись.
Извлек из ящика стола портрет бородатого, выполненный фотороботом, и положил перед собой обратной стороной.
— Есть предположение, что Лазня на своей машине увез двоих, принимавших участие в ограблении, — сказал Иван Иванович.
Саня, ухмыльнувшись, отрицательно покачал головой:
— Богдан — работяга. Для него нет большего удовольствия, чем обскакать всех на белом свете — пройти выработку быстрее и «репернее» — то есть строго по реперам. Ты бы видел его глаза, когда он рассказывает о шахте! Они светятся. С такими глазами и без светильника в глухом забое не пропадешь. У него никакой жадности к деньгам. «Богдан, займи!» — Если своих нет — возьмет для тебя у другого. Душа! Он весь наружу, весь открыт. — Саня подумал и добавил: — Для друга и врага... Для плохого и хорошего.
— Хочешь сказать — для подвига и преступления? — переспросил Иван Иванович.
— Можно и так. Его мир со всеми плюсами и минусами четко вписывается в понятие «шахта». Остальное — как приложение. Даже семья, если хочешь.
Вначале и у майора милиции Орача было такое же «романтическое» представление о Лазне. Особенно после его откровенного признания, как он организовывал себе в шахте «чистое» алиби. Но потом начали проступать такие детали — деньги, найденные в гараже, разговор Пряникова с женой Богдана Андреевича: «В тряпочку — и выброси», которые резко изменили его мнение о Лазне.
— А если бы кто-то попросил его о простой услуге: «Богдан, я кое-что должен взять в мебельном... Подскочи к шести. Но без опозданий». Богдан, не ведая ни о чем, подъехал. Вышли двое. Один его знакомый, второй — знакомый знакомого. «Поехали». А тут — крик: «Ограбили!» — предложил Иван Иванович свою версию. — Клиентов где-то высадил, долю получил и — в шахту, организовывать алиби...
Саня глянул отцу в глаза и подавленно признался:
— Пожалуй, это в его характере. Ребята рассказывали, еще на Ливинской шахте... Кум попросил у него пять тысяч — на машину не хватало. Своих таких денег у Богдана не было, на книжке всего полторы тысячи. Снял все до копейки и еще занял три с половиной тысячи у помощника начальника участка. Осчастливил кума. Пришло время платить долги — кум хвостом вертит. Разбил свою машину, по пьяному делу чуть всю семью не угробил. И говорит Богдану: «Какие деньги? Может, ты кому-то другому одалживал, а с похмелья запамятовал? Покажи мою расписку...» Богдану и в голову не могло прийти, что надо было требовать какой-то документ с близкого человека, у которого он крестил сына. «За пять тысяч продать совесть, Иуда Искариотский!» А помощник начальника участка придерживался иных житейских принципов: табачок — на всех, а жена — у каждого своя. И если хочешь потерять друга — займи ему в долг, причем побольше. Помощник начальника участка принес в суд Богданову расписку. А тот и не отрицает: «Брал. Для кума. Но кум не возвращает, клятый». У суда решение простое: «Брал — верни. А с кумом регулируй свои отношения сам. Хочешь — подавай на него в суд». Не подал. Набил спьяну морду сквалыге, и на том дело кончилось. И что же?.. Каким был, таким и остался. Уже на нашей шахте давал взаймы деньги, опять на машину и опять без расписки. Но тут все разрешилось в срок и полюбовно.
Сколько в человеке противоречивого... И как по-разному можно толковать одни и те же поступки. В одном случае они будут возносить, а в другом изобличать его...
— От магазина Лазня поспешил домой, бросил машину во дворе, переоделся в тряпье, спустился в шахту по вентиляционному и — бегом к людскому. По дороге отметился в трех точках, чтобы видели его в шахте. Позвонил на участок. Выехал. Отметился в табельной: «Девочки, я две смены отмантулил....» «Железное» алиби... Не подскажешь ли, в каком случае с такой изобретательностью человек готовит себе фальшивое алиби?