Последний шанс
Шрифт:
— А что говорит по этому случаю постовой ГАИ? — спросил Иван Иванович.
— Ничего. Он в бессознательном состоянии. Парню делают операцию в местной больнице, везти в Мариуполь было нельзя. Строкун спрашивал, что у нас по бородатому, я сказал, что есть «фоторобот». Похвалил: «Молодцы». Они там пытаются напасть на след умчавшегося «жигуленка», но пока безрезультатно... Может, что-то пропишется, когда рассветет.
— За ночь-то может умотать... — посетовал Иван Иванович.
И вновь засосало под ложечкой: «фоторобот» бородатого — это портрет Саньки...
Чем ближе подходил момент, когда надо было окончательно определиться с ситуацией, тем большая тревога охватывала Ивана Ивановича.
— Спасибо, — поблагодарил он Крутоярова. И, не удержавшись, предупредил: — Может оказаться, что наш с вами «бородатый» к происшествию с мебельным магазином не имеет никакого отношения.
— Как так! — удивился старший оперуполномоченный. Портрет бородатого, выполненный фотороботом по описанию Лазни, он ставил себе в заслугу и, конечно же, не намеревался отказываться от такого успеха.
— При встрече, Олег Савельевич. А сейчас — залетная с серией ЦОФ 94... — Иван Иванович положил телефонную трубку и сказал с напряжением прислушивавшемуся к его разговору учителю: — ЦОФ — серия Краснодарского края. Вот откуда, Арсентий Илларионович, машина мышиного цвета с водителем, смахивающим на старую крысу. На мебельном поживились заезжие. Таких у нас называют гастролерами.
Как говорится: два пишем — один в уме. Так вот этим «одним» в уме Ивана Ивановича был сын. «Санька к ограблению мебельного не причас-тен! Ограбили залетные, чужаки!»
— Когда это произошло? — Ивану Ивановичу важно было знать время.
— Когда? — задумался учитель. — Около шести. Может, без пяти — без семи... У меня в квартире четверо часов. Дань молодости. Ходики — первое наше с женой приобретение. Часы с кукушкой подарили мне, когда я уходил на пенсию. Мои любимые, каждый час напоминают тебе, что ты еще жив. Выскочит птаха и прокукует твое время. И чем ближе к ночи, тем больше она обещает. Я еще чаевничал, когда кукушка отсчитала мне полдюжины. Будильник тоже из тех времен, когда надо было допоздна проверять тетради, а утром вскакивать ни свет ни заря, чтобы успеть до школы сделать пробежечку в десять километров. И еще одни — современные, настольные. Тоже подарок. Но я их не люблю: они заводятся раз в семь дней, а это на неделю лишает меня удовольствия дотронуться до них. Заводишь — и вспоминаешь прошлое, людей... Отберите у пенсионера воспоминания — и останется у него одна злость на то, что он уже стар, немощен, а другие все еще молоды и здоровы... Вы знаете, почему некоторые пенсионеры на старости лет становятся желчными, анонимщиками? От зависти к молодым, к сегодняшнему дню. Пенсионер — это человек без будущего, у него все в прошлом. А живой должен приносить пользу живым. Хоть чем-то. Иначе он будет в тягость даже близким. По ночам меня посещают бредовые идеи. Вот одна из них: если бы я был писателем, я бы написал роман-памфлет о том, как один президент-диктатор, очень-очень старый, начинает термоядерную войну только потому, что все живущие на белом свете моложе его. Всё, чего он хотел, он достиг: власть, деньги. Но понимает, что его все ненавидят, в том числе самые близкие, ждут не дождутся его смерти. И он мстит всему миру — начинает войну, в которой гибнет земная цивилизация.
— Да... Сюжет вашей книги оптимистическим не назовешь, — согласился Иван Иванович. — Арсентий Илларионович, как по-вашему, мы не отвлеклись от главной нашей темы?
— Извините, но я очень много думаю, а поделиться мыслями не с кем. Сын — горняк, у него своих забот полный рот. Невестка — женщина с чисто женскими проблемами... — Он вдруг перешел на шепот: — Вы знаете, Иван Иванович, я бы на уровне Совета Безопасности принял обязательное для всех постановление: не ставить во главе государства людей пенсионного возраста... — Учитель взглянул на Орача и с тоской в голосе предупредил: — Только не считайте меня сумасшедшим.
— Нет, нет, я так не считаю, — поспешил заверить его Иван Иванович, у которого и в самом деле возникла мыслишка о некоторых странностях в характере старого учителя. — Я вас прекрасно понимаю: человек долгие годы никому ничего, и ему тоже никто ничего. И так не один год... А если ты нужен людям хоть чем-то, советом, добрым делом, сочувствием... Вот я вам благодарен... Теперь еще о третьем случае...
— О сегодняшнем? — скептически спросил учитель. — Совсем уже никакой не случай... Заводил будильник, смотрел в окно, думал о чем-то своем. Возле детского комбината — его еще называют детсадом — стояла серая машина. Может, кто-то приехал за ребенком? Ездят, балуют детей с раннего возраста, приучают к тому, что их ребенок особенный, вон за ним папа приехал на машине, а другие ходят пешком. Водителя я не видел, Завел будильник, поставил его на комод и отошел от окна. Куда потом делась эта машина, понятия не имею.
Старый учитель извинялся за то, что не может быть еще чем-нибудь полезен.
— Арсентий Илларионович! — успокоил его Иван Иванович. — Я вам чрезвычайно благодарен. Вы столько рассказали — на детективный роман хватит.
— Не люблю детективов! — признался старый учитель. — И Достоевского по этой же причине не читаю. Страсти-мордасти... Убил мерзавец старуху, и его совесть замучила. Так об этой черной, как оспа, совести — на весь белый мир. Конечно, старушка — не божий одуванчик, по ней самой плаха плакала — сколько она горя людям принесла своим существованием! Но не имеет права один человек судить и карать другого, этим правом может быть наделено только общество в целом. Я хотел сказать — суд, которому общество поручает себя защищать. За умышленное убийство надо наказывать строго. «И аз отмщение воздам!» А мы черную душу прославляем всеми средствами пропаганды: и кино, и телевидение... Не думаем о последствиях. Книга, написанная о преступнике, — все равно что речь защитника, который ищет смягчающие вину обстоятельства. И чем талантливее книга, тем она опаснее. Не могу простить Сереже Есенину, моему любимому поэту, этих дурацких слов: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Сколько они унесли жизней? Яркому герою, даже подлецу, молодежь стремится подражать.
Старый учитель был интересным человеком со своими четкими, возможно и ортодоксальными, но принципиальными взглядами.
— Арсентий Илларионович, в одном не могу с вами согласиться. Вы недооцениваете социальной роли детектива. Книги Флеминга о знаменитом супермене Джеймсе Бонде сформировали в Америке тот психологический климат, который позволил Штатам ввязаться в войну во Вьетнаме. Детектив на сегодняшний день — это не просто литература или зрелище, это острое идеологическое оружие, которым, увы, наши работники литературы и кино пока еще пользоваться не научились. Детектив читают тысячи, а смотрят по телевидению — миллионы: от подростка до академика. Вы Бернарду Шоу верите?
Старый учитель смутился:
— Как можно не уважать этого великого шотландца?
— Так вот, он назвал полицейский роман, то есть детектив, самой острой социальной литературой. Очень важно, каких героев воспевает детектив. Именно по этому сегодня можно судить о моральном облике общества.
— А без детектива нельзя? — язвительно осведомился старый учитель.
— Но нет смысла и отказываться от него. У каждой эпохи — свой стиль в искусстве. В наше время — это мемуары и детектив. И то, и другое построено на конкретном факте.
— А я предпочитаю образное осмысление этих фактов, — торжествуя свою победу над милиционером, подытожил учитель. — Я сейчас очень много читаю... Возьмите Астафьева... Его «Последний поклон» — это поэма в слезах о ранах Родины. А книги о войне Быкова! А ожившая история России Пикуля! Люблю Гончара со времен его «Прапороносців» [1] . А «Собор» просто потряс меня. Книга о нашей больной совести, о нашем недомыслии, когда уничтожаем свое прошлое, не понимая, что без прошлого нет будущего. У человека без прошлого не может быть чувства Родины. Убежден, что тот владелец серой машины, который запустил в Умку молотком, а меня обозвал гипертоником, как раз без этого святого чувства в душе.
1
Речь идёт о романе Олеся Гончара «Знаменосцы». — Прим. Tiger’а.