Последний шанс
Шрифт:
Дальше шли любительские фотографии. Некоторые из них уже выцвели.
— Это все Анна. Купила я ей фотоаппарат: на, только не бездельничай. Да не хватило у девчонки терпения. На всякое серьезное дело человеку нужно терпение. А у нее в ту пору гулял ветер в голове.
И вдруг... Принимаясь за альбом, Иван Иванович, конечно же, надеялся найти в нем что-то интересное. Но не такое. Групповой снимок. Семь человек. Шестеро пареньков и одна девчонка. Если бы не такой вызывающий вид — кто-то выставил напоказ бутылку с вином, — можно
Орач сразу узнал Анну. Молоденькая, прехорошенькая. Лукавые глазки. Сочные губы. Волосы в завитушках. Словно принцесса из сказки, которую влюбленный великан носил в шкатулочке у себя на груди. Уже округлилась пухленькая фигурка. Анна стояла в центре, а обнимал ее за плечи....
Нет, это могло только померещиться. Анну облапил обеими руками Кузьмаков! И пьяно улыбался. Узкие, злые глазки прищурены, мелкие зубы, тонкие губы... «Суслик» — в этом не могло быть сомнений.
Кузьмаков выглядел гораздо старше всех. Всем было лет по пятнадцать-шестнадцать, а ему не менее двадцати двух — двадцати пяти.
— А это кто? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Ее дружок, — недовольно ответила мать.
— Что же вы бережете такую фотографию? — удивился Иван Иванович.
— А другой, где была бы молоденькая Анна, больше нет.
Сопоставив все, что он узнал о Тюльпановой, Иван Иванович подумал: уж не Кузьмакова ли привозила Анна в дом в качестве мужа?
Ну и Алевтина Кузьминична! Если она так хорошо знакома с Сусликом, значит, он подсел к ней в машину не случайно. Пока неважно, где именно: в Донецке или на Мариупольской развилке.
«Водила всё нас за нос с «опознанием»...»
Остаться в дураках — всегда обидно, а опытному розыскному тем более. «Клюнул на бабью исповедь! Размяк, как старая галоша в бензине», — ругал себя Иван Иванович.
Пришло время показать Лукерье Карповне фотографию, которую он прихватил с собой.
— Лукерья Карповна, не сходить ли нам с вами к моему тезке, у него остался мой портфель с бритвой. Утром встану — нечем подмолодиться.
— У тебя что за бритва? А то у меня от мужа осталась, первостатейная, «Золинген».
— Я бреюсь электробритвой.
— Давай тогда сходим, — согласилась женщина.
— А не поздно? — Орач посмотрел на часы: начало первого.
— Можно и завтра. Подою корову, угощу тебя парным молоком. Ты парное пьешь?
— На хуторе вырос. Первым делом было — парное молоко.
— Я нацедила Александру Васильевичу кружечку, а он побрезговал. Сказал: «Не хочу спозаранку... Еще зубы не почистил». Я слыхала, как он жаловался Анне: коровой пахнет.
Спал Иван Орач на мягких жарких перинах. Вот где насморк выгревать — лучше любой ингаляции.
Утром проснулся — мысли все о том же: почему Алевтине удалось его провести? Да потому, что говорила правду, да не договаривала. Не всю правду, как и он вчера Пантелеевне. Та спросила: почему дети не приехали? А он ей: их на именины пригласили. Пригласить-то пригласили, да только где теперь Алевтина Кузьминична?
Он сходил за портфелем и взялся в очередной раз раскладывать «пасьянс» из портретов и фотографий. Увидев безбородое лицо Кузьмакова, Лукерья Карповна ахнула:
— Видать, провела его жизнь по крутым тропам: постарел.
— А кто из нас молодеет, Лукерья Карповна! — философски заметил Орач. — Двадцать лет прошло.
— Двадцать третий, — уточнила женщина. — А тебе-то откуда известно про то? — с опаской спросила она.
Он молча выложил перед нею фотографии Кузьмакова и Дорошенко, переснятые из старого дела.
— Они! Вот таким Кузьма и был! — еще больше удивилась гостеприимная хозяйка. — Да и Георгий тоже...
— Когда это было? Когда Анна привела его в дом и сказала: мой муж?
— Иваныч, — простонала Лукерья Карповна, — да откуда тебе все известно?
— Все оттуда же, — ответил он. — Лет двадцать пять тому этот Георгий огрел меня ломиком по затылку, а Кузьма бил каблуком по руке, чтобы я выпустил чемодан. Теперь я, Лукерья Карповна, служу в милиции и ищу эту пару.
— Господи! Покарай ты их обоих! — взмолилась она, крестясь. — Этот Георгий пришел за свата, мол, отдайте Анну за Кузьму, не пожалеете: в шелках будет ходить, в шампанском ноги мыть. Увидела я, что дело никудышнее. Привела его Анна и говорит: «Стели нам с мужем вместе». А самой-то еще и шестнадцати не было, паспорт не оформили. Что мне было делать? За волосы отодрать? Поздно. Нынче бы сказала: «Оставь девчонку в покое». А тогда испугалась срама: ославят девку на всю станицу. И давай хлопотать, чтобы их расписали. Не сумела.
— Может, и к лучшему, — подумал вслух Иван Иванович.
— И то так, — согласилась хозяйка. — Был бы возле нее Кузьма, не встретила бы Александра Васильевича.
К двум часам Звягинцев привел чернявого мальчишку лет четырнадцати.
— Отправитель телеграммы, — доложил он. — Расскажи-ка нам еще разок, как все было. Да не дрожи: бить я тебя не буду, заработанных денег не отберу.
Мальчишка не сразу справился с волнением. Наконец заговорил, сначала сбиваясь, потом все увереннее:
— Он меня встретил возле станции, мы там с ребятами играли. Спрашивает: «Хочешь три рубля заработать на конфеты?» Отвечаю: «Мне конфеты без надобности, от них зубы болят». «А что тебе нужно?» — «Удочку, — говорю, — бамбуковую, с леской и крючками». Он говорит: «На почту смотаешься — будет тебе бамбуковая удочка с крючками и леской. Я, — объясняет, — работаю на элеваторе. Меня попросили отправить телеграмму, да уже не успеваю. Сбегаешь?» «А чего ж!» Дает мне бланк и говорит: «Пиши». Ну, я и написал. Потом дает десять рублей. «Отправишь телеграмму — сдача твоя. Но квитанцию принесешь мне сюда, на вокзал». Я принес ему квитанцию.