Последний шанс
Шрифт:
Тюльпанова восприняла его равнодушно.
— Какое-то мурло. Карабас-Барабас с подстриженной бородой, — заключила она.
На портрет Дорошенко она прореагировала иначе:
— Похож на детский рисунок: «Точка, точка. Два кружочка. Палка, палка. Огуречик. И готовый человечек». Где вы их таких понабирали?
Увидев бородатого Кузьмакова, насторожилась:
— Ну и гляделки! — Выставила «вилкой» два пальца и ткнула ими в фотографию: — У-у! — И проговорила: — Есть что-то в этих глазах.
— Знакомое?
— Не знаю. Тревожное. Злое и упрямое.
А вот и четвертый портрет: Кузьмаков без бороды.
Растерялась.
— Иван Иванович, кабы помоложе лет на пятнадцать, да подобрее, сказала бы, что тот.
Орач молча положил рядом фотографию молодого Кузьмакова.
Тюльпанова от удивления всплеснула руками:
— Он! Только еще сосунок. Посадить этого щеночка на цепь — со временем из него такой волкодав выгавкается!
— Так что, Алевтина Кузьминична, так в протокол и запишем?
— Пишите, — вздохнула она. — Только если я им когда-нибудь попадусь на глаза, они из меня рыбную котлету сделают. Расстрелять вы их не расстреляете, а все сроки рано или поздно кончаются. Явятся они ко мне: «Ну, голубушка!» — и вцепятся в горло.
— Надеюсь, вы до этого не допустите! Одного — под дыхало, другого — стулом по голове.
— Если стул окажется под рукой, — ответила она в тон Орачу, понимая, что он намекает на случай с Крутояровым.
Наконец Иван Иванович выложил перед ней свой последний козырь: фотографию чубатого Дорошенко.
— Лихой казак! — удивилась Тюльпанова. — Сколько за свою грешную жизнь девок перепортил, сколько дурочек с ума свел. Жаль, на меня не нарвался, уж я бы заставила его землю жрать, — со злостью процедила Алевтина Кузьминична.
Иван Иванович положил рядом с фотографией Дорошенко портрет бородатого. Он ничего не говорил, он ждал реакции Тюльпановой.
Она покачала головой.
— Хотите сказать, что это один и тот же тип? Нет, Иван Иванович, ничего общего.
— Ну что ж, и на том спасибо, — подытожил он.
Алевтина Кузьминична легонько прикоснулась к его руке. Ивана Ивановича пронизала насквозь дрожь, будто он случайно прикоснулся к оголенному электрическому проводу. Пальчики у Алевтины Кузьминичны были нежные, ласковые. Они чуть подрагивали, словно о чем-то шептали. Без слов было понятно, что это чувство признательности. Не такое ли волшебное прикосновение ее пальчиков взволновало когда-то и Александра Тюльпанова, после чего он неожиданно для себя влюбился.
— Иван Иванович, — доверительно проговорила женщина, — не держите на меня зла из-за Крутоярова. Дурак он, хотя и майор. Скажите ему при случае, что Алевтина еще никогда никого за решетку не отправляла, расправлялась с обидчиками сама. Получил — и этого ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Прополоскают его на суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую... Женщины — ужасные собственницы. Не поверите, даже я, в своем пиковом положении, ревную Сашу к Генераловой. Ничего у них не было и быть не может, Катенька по-собачьи предана своему академику, а поди ж ты, как только вспомню, что они ездили вдвоем в Сочи, так и начинают скрести на сердце кошки.
Все-таки удивительное создание женщина! Если верить Библии, то мужчину сотворили из глины, использовали, так сказать, то, что оказалось под рукой. Женщину же мастер вытачивал из кости. Сказка сказкой, но за каждой легендой стоит жизненное наблюдение. Почему же две неделимые половины человечества нужно было создавать из двух столь разных материалов? Глина — вещество неорганическое, а кость — порождение живой природы.
Нет, не дано Адаму до конца познать свою Еву, ибо они из двух разных миров.
Тюльпанова опознала Кузьмакова — это уже кое-что. Вне сомнения, машину вел на таран он, а стрелял в постового ГАИ — второй. К сожалению, о нем пока ничего не известно.
Ивану Ивановичу хотелось поделиться своей новостью со Строкуном. Он позвонил из приемной следственного изолятора. Дежурная телефонистка ответила, что полковник сегодня на связи еще не появлялся.
«Где-то в бегах», — понял Иван Иванович.
Данные о Кузьмакове были очень важные. Орач позвонил в приемную генерала, зная, что тот сейчас на первомайской демонстрации. Порученец записал сообщение и заверил, что непременно передаст его начальнику управления.
Радостное чувство победы не оставляло Ивана Ивановича. Ему надо было выговориться. Позвонил домой Аннушке.
— Мать, приготовь чего-нибудь из печива, надо проведать Крутоярова.
Но прежде чем отправиться домой, он еще раз заехал в управление и написал обо всем Строкуну. Хотел в конце добавить: «Считаю, что Тюльпанову можно отпустить под расписку», но передумал. «Лучше скажу ему при встрече. Хотя задерживать ее, пожалуй, нет смысла. Никуда она не денется. Если понадобится — вызовем».
Он поверил в откровенность Алевтины Кузьминичны и уже сочувствовал ей: «В следующий раз будет осмотрительнее».
Но потом понял, что осмотрительнее Тюльпанова не станет. Она специально ищет себе жертву, чтобы продемонстрировать свое мастерство в самбо.
«Подлая она все-таки баба», — сделал он вывод. Но, как ни странно, в душе не осуждал ее: «Может, так и надо учить нашего брата-дурака...»
Крутоярова в санчасти не оказалось. Сосед по койке доверил тайну: «Решил сбежать на праздники домой».
Иван Иванович осудил сослуживца за беспечность: с сотрясением мозга не шутят. Чего доброго, не удержится и выпьет по случаю Первомая. А потом болячка даст рецидив.
Но тут вспомнил исповедь Алевтины Кузьминичны: «Прополоскают его на суде офицерской чести, да еще жена подсинит за то, что позарился на другую...» «Отправился наш Олег Савельевич налаживать подгоревшие контакты, — решил Иван Иванович. — Только не закоротило бы где-то... Попробуй в такой ситуации убедить свою благоверную, что ты ангелочек с крылышками!»