Последний шанс
Шрифт:
— Какие же факты, Иван Иванович! — удивилась Тюльпанова. — Вы пришли и спросили: «Так сколько людей было с вами в машине?» Я вам тут же и призналась. Давно хотела. Но сразу соврала, а потом случая не подворачивалось признаться. Понимала, что делаю глупость, да все не решалась. Когда портрет в лаборатории составили, поклялась: при первой же встрече покаюсь перед вами. А тут история с этим майором. Как он там? Я его не пожалела, выдала сполна. Он полез нахалом, вспомнила я, как меня в молодости терзали... словно резиновую, рвали на части... С тех пор я мужиков не жалею. Все они одним миром мазаны.
Сколько
— Не пожалели, это верно, лежит в санчасти с сотрясением мозга, — ответил Орач.
— Знаете, Иван Иванович, я в чем-то виновата, — призналась она. — Вижу — мужик загорается. Сидим в потемках, он рукам волю дает. Я ему еще и подыграла. Только не думала, что он начнет охальничать. Вернулись в кабинет — он двери на ключ, свет гасит... Ну, тут уж я не сдержалась... До конца жизни не забуду, как тогда обошлись со мной. Две недели в больнице провалялась. От позора попыталась повеситься, да дежурная медсестра застала меня за этим делом в туалете. Отчехвостила, как мать родная. С тех пор ненавижу мужичье. Один лишь Саша — человек. Люблю его.
— А Пряников? — усомнился Иван Иванович.
— Я бы ему с удовольствием перерезала глотку! — прошипела Тюльпанова.
— А к себе допускаете...
— Кто же мне, кроме него, даст машину съездить к матери? — ответила она.
Иван Иванович едва сдерживал свое возмущение.
— Продаемся за машину.
Тюльпанова не обиделась:
— А кто из нас не продается? За машину, за должность, за то, чтобы стать чьей-то женой. Не любят, а живут. Как-то Саша дал мне журнал. Там статья. Уже в первые пять лет половина молодых семей распадается. Опросили десять тысяч из тех, у кого сохранилась семья. Спрашивают: «Что вас держит вместе?» Так вот: ответили «люблю» менее десяти процентов. А остальные: «Куда деваться?!», «У других еще хуже», «Дети...», «Квартира», «Он неплохо зарабатывает...». Я, Иван Иванович, баба грешная. Не поверите: после того, как появился в моей жизни Саша, никого, кроме Пряникова, у меня не было. На нем я остановилась потому, что он противный. И чем противнее, тем мне дороже Саша. Как мужчина Пряников меня вполне устраивает, хотя, признаюсь, мне угодить не легко.
Иван Иванович в очередной раз был шокирован откровенностью Тюльпановой. Умела она говорить о щепетильных вещах как-то просто, по-житейски, и невольно хотелось верить каждому ее слову. Вот и с тем, вторым, в машине... Все логично, все понятно и объяснимо.
А как бы в аналогичной ситуации вел себя Иван Иванович, будучи женщиной? Может быть, так же.
— И все-таки я не верю вам, Алевтина Кузьминична, — вдруг сказал он.
— Воля ваша, — не стала возражать она. — Я виновата, с самого начала соврала.
— И портрет вы рисовали не того человека, который был с вами в машине, — решили разыграть Крутоярова. По вашему описанию, уж очень ваш спутник смахивает на него.
— Может быть, и так, — призналась она. — Начал он меня щупать в потемках, как курицу на базаре, я и подумала: «Если тебе не нужен этот портрет, то мне и подавно». Ну и созорничала. А потом все произошло, как я и думала: в кабинете он дверь на ключ и выключил свет. А еще работник милиции! Вот я и доказала вам, какие у вас кадры. Убедительно получилось?
Возможно, впервые за всю свою практику Иван Иванович не мог овладеть ситуацией. Он шел на поводу у Тюльпановой. Она предлагала ему «чужую» тему, и он поддавался ей.
Тюльпанова, по существу, признавалась в том, что спровоцировала Крутоярова на его дикую выходку. Но как бы то ни было, факт оставался фактом: Крутояров повел себя далеко не так, как подобает офицеру милиции.
— Можем ли мы с вами вернуться в лабораторию? — спросил Иван Иванович.
— Конечно, — сразу же согласилась Тюльпанова. — Только хочу вас, Иван Иванович, предупредить: того, второго, я толком не разглядела. Он сел на заднее сидение, хлопнула дверка и свет в салоне погас. Затем отвалился на спинку и прикрыл лицо кепкой. Я повернула зеркальце заднего вида, чтобы наблюдать за ним. Думала: если молодой что-либо позволит себе, я где-нибудь поверну покруче, выдерну ключ зажигания и, открыв дверцу, выпрыгну... На просторе они мне не страшны. Но молодой и ухом не повел. Его-то я запомнила получше. Могу описать.
Иван Иванович пожалел, что при нем нет сейчас портрета Кузьмакова без бороды. Тюльпанова, словно угадав его мысли, сказала:
— Если бы вы мне еще раз показали ту живопись, которую подсовывал майор... Похож на того. Только тот, кажется, моложе... А может, мне в потемках так показалось. Ехала в напряжении, все ждала какого-то подвоха: следила за движением обоих, не до их физиономий было.
Иван Иванович расстался с Тюльпановой в начале двенадцатого. В душе его были сомнения. Он уже сомневался во всем: и в показаниях Алевтины Кузьминичны, и в Крутоярове, и в своих способностях разобраться во всем трезво, не наломав дров.
Неожиданно похолодало, подул студеный ветер. Если днем горожане нежились в тепле, то сейчас впору было одевать шинель. По погоде и настроение. В чем завтра лететь? И будут ли вообще летать самолеты? Рейс в 12.40. Полтора-два часа лету. Если гостя из Донецка в краевом управлении ждут, то еще ничего. А если нет — болтаться ему все праздники, пока вновь не настанут будни.
Дома, кроме Аннушки, никого не было. Да и она уже спала. Услыхала, как хлопнула входная дверь, и поднялась навстречу мужу, на ходу одевая халат.
— Ужинать будешь?
Вопрос едва не вывел его из себя. Считай, двое суток не садился за стол, а она еще спрашивает. Но он промолчал. Вымыв руки, спросил:
— Саня не звонил?
— Звонил. На именинах у академика. Сказал, чтобы не беспокоились.
Ивану Ивановичу захотелось услышать голос сына. Он считал себя виноватым перед Саней и тяжело переживал все случившееся.
Набрал номер телефона Генераловых. Трубку по обычаю подняла Екатерина Ильинична.
— Я душой с вами, — признался он.
Генералова обрадовалась:
— Берите жену и приезжайте к нам.
— Спасибо за приглашение, — отказался он. — Завтра улетаю в командировку. Хотелось бы перекинуться парой слов с Саней.
— И когда порядочные люди начнут жить по-человечески! — посочувствовала ему Екатерина Ильинична.
Трубку взял Саня.
— Ну как ты там? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Нормально. А ты?
— Да тоже... Можно сказать, что нормально. Марины у вас случайно нет? — выведывал Иван Иванович.