Последний шанс
Шрифт:
— Она уехала в Волноваху. Завтра — пасха. Сказала, хочет побывать на кладбище, привести в порядок могилы родных.
У Ивана Ивановича полегчало на сердце. Мы становимся такими невнимательными к тем, кто ушел в небытие раньше нас. Они сделали свое дело и почили. А каково живым? В могилах — наша память, наша связь с прошлым, с теми Орачами, которые пахали землю, сеяли хлеб, кормили родину и сто лет тому назад, и двести, и тысячу... Не было бы тех Орачей — не было бы на белом свете и Ивана, как не было бы без нас детей, а без них — нашего будущего.
— Когда вернется? — спросил он Саню.
— Не сказала. Наверно, как управится, к концу праздников.
В словах сына — ни капли тревоги. Обычное дело: тетя Марина поехала проведать родных и знакомых.
— А я — в командировку, — признался Иван Иванович. Он хотел, чтобы Саня посочувствовал ему.
— Когда вернешься? — поинтересовался тот.
— Не знаю. Рассчитываю дня на два-три. Если бы не праздники... А так, чего доброго, задержусь и на неделю.
Саня уловил грустное настроение отца.
— Тебе трудно?
Иван Иванович утешился: сын его понимает.
— Одиноко, — признался тот.
— Я всегда с тобой, — тихо ответил Саня. И тут же, словно застеснявшись, перевел разговор на другое. — А мы тут все тебя вспоминаем.
— Ругаете?
— Ну что ты! Даже Матрена Ивановна — и та в тебя влюблена.
Иван Иванович положил трубку на рычаг.
Может быть, и в самом деле он со своей хлопотной службой еще кому-то нужен?
Поцеловал Аннушку в щеку:
— Давай, мать, ужинать. А Марина никуда не денется: подалась в Волноваху на пасху. Хочет на кладбище сходить. И нам бы надо проведать родные могилы. Вот вернусь из Краснодара...
Аннушка уже давно перестала верить в его обещания.
Две воли — две доли
Первомай был хмурым; срывался снежок, правда, упав на землю, мелкие снежинки тут же превращались в капли и застывали бусинками на покрывшихся первой листвой деревьях, на изумрудной траве, поднявшейся мягкой, шелковистой щеточкой на газонах.
Приятно поваляться с утра, в постели понежиться. И на работу идти не надо...
Кому — праздник, а для милиции и «скорой помощи» — это напряженные трудовые будни.
Аннушка уже заступила на свою вахту на кухне, что-то жарила, варила, по квартире гуляли вкусные, вызывающие аппетит запахи.
Иван Иванович вспомнил вчерашний разговор с Тюльпановой. Показать бы ей портрет Кузьмакова без бороды... Авось признает?
Такое признание теперь нужно было не столько для розыска, сколько для самой Алевтины Кузьминичны: решался вопрос, верить ее показаниям (тогда можно отпустить ее под расписку о невыезде) или отвергнуть их как ложные и требовать санкции прокурора на ее арест.
— Съезжу на часок в управление, — сказал жене Иван Иванович.
— Но генерал приказал тебе отдыхать до самого рейса, — опечалилась Аннушка. И нежным голосом заключила: — Неугомонный ты у меня. Когда уезжаешь в отпуск, как-то же без тебя обходятся.
— К тому времени я подгоняю все дела. Но разве не случалось, что отзывали?
В отпуск они всегда ездили вместе: единственная возможность побыть вдвоем.
Аннушка безнадежно махнула рукой: если уже приспичило — поезжай.
Была половина восьмого, когда Иван Иванович добрался до управления. В это время вся милиция, включая генерала, уже вышла на свои посты. Естественно, Строкуна на месте не оказалось.
Иван Иванович позвонил в следственный изолятор, попросил предупредить Тюльпанову, что он через несколько минут проведает ее. Приказал Сергею готовиться в дорогу и взял из дела двадцатилетней давности портреты «бородатой троицы», — фотографии молоденького, тощего, как Кащей Бессмертный, Кузьмакова, кучерявого красавца Дорошенко и «папы Юли». Лаборатория по заданию генерала пересняла эти фотографии.
Уложив их в папку, он подумал, в какой последовательности лучше предъявить их для опознания Тюльпановой. И решил: начнем с «папы Юли».
Пора! Окинул прощальным взглядом кабинет. Иван Иванович не признавал фетишизма, не обожествлял окружающие его предметы, он не говорил столу «прощай, мой верный друг» или телефонному аппарату «не скучай тут без меня», но в его душе возникло какое-то грустное чувство. Вроде бы и уезжает не впервые. Вся его служба — сплошные командировки в неизвестное. Так почему сегодня он волнуется больше обычного?
Может, оттого, что улетает, можно сказать, за тридевять земель — в другую республику. Конечно, все это чисто условно, однако границы между республиками существуют. Если надо срочно позвонить, к услугам розыскника — специальная служба связи «ВЧ». Но только в пределах своей республики. А в Краснодар — только через Киев, с разрешения столицы. На выезд за пределы республики — нужно «добро» свыше.
Тюльпанова встретила его, как заждавшаяся невеста своего суженого.
— С праздником, Иван Иванович! Пусть к вам придет удача во всем, особенно в личной жизни.
— Почему «особенно в личной»? — удивился он.
— Да потому, что нет у вас никакой личной жизни. Я же вижу, как вы отдаетесь службе: и днем, и ночью... Вы добрый и хороший, как мой Саша. Только он весь — в геологии, а вы — в розыске.
Она смотрела на него такими глазами, что ему стало не по себе. И улыбка на спелых губах — такая же загадочная, как у знаменитой Джоконды.
«Так, поди, «подыграла» и Крутоярову», — сработала у него интуиция самозащиты.
— Алевтина Кузьминична, я хотел бы поздравить и вас с Первомаем, да только в нынешних условиях эти слова прозвучат неестественно. Так что давайте перейдем к делу.
— Не век же будут продолжаться нынешние условия. Вот тогда и поздравите меня с праздником. Договорились?
Она была оптимисткой, верила, что для нее все закончится благополучно, и заражала этим Ивана Ивановича.
Он положил перед ней портрет, на котором, по убеждению Марины, был изображен Григорий Ходан.