Последний сон Андрея Лыкова
Шрифт:
Ничего почти не осознав, даже не сообразив, что это не ее, а его отшвырнул ветер, он провалился в яму иного сна, придавленного непроницаемой каменной плитой. На мгновение Лыков почувствовал какое-то беспокойство, замерло и заныло сердце, и все исчезло. И для него больше не было времени, часы превратились в мгновения. В одно мгновение, которое тут же и прервалось.
4
Проснулся он поздно, но даже не вспомнил, что была суббота, и потому его разбудил не писк будильника, а солнце.
Лыков выспался, никуда не нужно
Как-то в детстве ему приснилось, что умерла мама и он, подвывая, проснулся весь в слезах. Потом весь день в школе мучился этим сном и, вернувшись, домой, едва дождавшись мать с работы, кинулся к ней прижался к руке щекой и долго не отпускал, испытывая небывалую нежность к этой руке. Вновь заплакал уже не во сне, а мать ничего не могла понять, Андрей же, захлебываясь слезами, просил ее не болеть… Что же, и теперь заплакать? Но о ком? О чем?
Кашлянув, Лыков задумался. На кухне струя воды, ударила в кастрюлю и забулькала. Ночь отвалила, пропуская свет, и в эту щель он увидел тихую речку с кувшинками, покачивающимися на волнах.
Он все вспомнил. Но как-то в общем. Без подробностей. Особенно ее. А ведь он смотрел на таинственную женщину достаточно долго. Платье, лицо… Никакой определенности. Он даже не мог сказать, хороша ли она. Только чувствовал, что жить без нее невыносимо. Стало до того не по себе, что даже страшно, особенно, когда осознал, что сон ушел безвозвратно. Лыкова зазнобило, и он беспомощно повел глазами по сторонам: что же теперь делать?
Посмотрел в зеркало и решил отвлечься беседой с умным человеком:
– Ну что?.. – Только и смог он сказать умному человеку. Да еще «хмыкнуть». Какой к черту умный?
Зазеркальный Лыков ответил ему жалким взглядом и меленькой улыбкой синеватых губ.
– Забавный мертвячок,– произнес Андрей, чтобы больше не молчать. Тишина была невыносима. Зловеща.
Лыков пригладил ладонью топорщившиеся во все стороны волосы, протыкающие многократными уколами зеркало, и вновь заговорил, обращаясь к отражению:
– Молчишь?.. Девица-то тю-тю…
И про себя: «А красивая она!..»
На глаза неожиданно набежали слезы. Он моргнул, и слезы закапали на одеяло. Сумасшествие. И какая – «красивая», если он ее совсем не помнил? Не мог вспомнить.
Как он тосковал по ней! Не видя ее лица, не находя его ни в ком и ни в чем, Лыков почернел, погасли его глаза. Кое-как поборов первые приступы отчаяния, он принялся, как мог, бодриться, но к ужасу своему заметил, что более уже ни о чем не может думать, кроме как о тихой речке, о движении быстрой ноги, перечеркнувшей водную гладь у самого берега. Но ведь даже и самой ноги не удержала его память, и как он не напрягал ее, смог вспомнить лишь забурлившую воду, бросившуюся догонять ступню, да что-то белое, кружевное, порхнувшее низко, над самой пеной.
Лыков взял неделю отпуска за свой счет и засел дома. Редактор,
Жена искоса следила за ним с нарастающей тревогой. Поворот дела ее озадачил. Андрей рассказал ей обо всем еще в субботу, и поначалу Лена не придала его сну особого значения, хотя и удивилась волнению мужа. Посмеялась даже: хорошо, хоть овод прилетел, жаль не туда впился…
Потом разозлилась, понимая, впрочем, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Ее уязвляло, что Андрей так сокрушается (и даже не пытается скрывать этого) о «русалке».
Лена не была не то что стервой домашнего масштаба, но даже и просто злой или обременительно-нервной женщиной. Но кто выдержит такое: близкий человек, от которого, что там ни говори, ждешь только любви и внимания, не скрываясь, начинает убиваться о ком-либо еще? Вот и она взбунтовалась и вскоре холодно возненавидела «события у речки», высмеивая каждый вздох мужа.
А он? Разве лучше был? Разве жалел ее? Разве пытался вернуть прежнее? Уже и не верилось, что когда-то, задолго до этой дурацкой речки, все было иначе.
Не верилось в безвозвратность ушедшего счастья. Неужели осталось только ощущение вечной вины, не проходящий холод, который даже в минуты близости не исчезал полностью? Разве это только она одна во всем виновата? Нет, они были двое, и значит, второй тоже в чем-то виноват.
И вот этот сон еще свалился на их головы. Андрей хоть и притих, и стал не таким иронично-занудливым, но еще больше отдалился. В первый день она хоть и не без усмешки еще пыталась сочувствовать ему. Но всему есть предел, а здесь его не предвиделось.
– Ну что, – спросила она его как-то вечером, дня через три,– супружеские обязанности выполнять думаешь или нет?.. Тааак, ясно, силы бережешь.
– Какие силы? – он, похоже, не слушал, что она говорит.
– Те самые. Для русалки своей…
– Ааа…
– Нет, ну, в самом деле! Такой резвый мужчина был, никого вниманием не обходил, собрал всех достойных.
– У нас в стране достойных много. Всех не соберешь.
– Но стремился! А теперь? И Тельцову комсомолочку вечную забыл, и Сашеньку Гольцеву дворяночку дней наших пасмурных тоже. А ведь и Женя, наверное, из употребления вышла. Устали на пару. А?
– И устали и забыл.
– Надо думать, и Бескову отложил, – продолжала Лена. – А ведь наверняка начал присматриваться, все что-то мне тут картины с ее профилем рисовал… Как же, не первый день в коллективе, пора стишки какие-нибудь про Млечный Путь почитать, про глаз волшебное сиянье и губ душистых аромат…
– Было? А теперь пропало! Все по боку. Всех затмила нимфа речная. Заслонила бюстом…
– Бюстом? – Андрей растянул губы в улыбку.
Лену злила эта улыбка. За ней не было ни радости, ни веселья. Ни ехидства даже.